Я понял и прочитал об этом достаточно поздно: Империя и называлась федеративной именно из-за трёх царств, входящих в неё — Русского, Польского и Финляндского. Каждое из царств имело независимые парламенты, кабинеты министров и долю экономической независимости. Конечно, более глубинным было деление и на уровне дворянских кланов, стоявших у власти, но в эти дебри я пока не лез.

По сути, это были две Варшавы, нечто подобное я видел пару раз с Берлином в мирах шестого Суперствола. Правда, здесь, судя по всему, власти поняли, что разделенные поляки — бомба замедленного действия. Потому старались удержать и тех, и других в зоне своего влияния, а жителям обеих Варшав позволялось свободно перемещаться через границу. Более того, здесь даже имелась работающая в особом режиме ветка метро, соединяющая обе половины города — правда, на ней мне в тот раз не удалось прокатиться.

Подобная практика здесь была распространена. Нечто подобное, насколько я мог судить по картам, было и с Киевом, и со Стамбулом, и с Вильнюсом.

В аэропорту позвонили Поланскому. Я уже привык, что по указанному телефону отвечает слуга, но тут ответил приятный мужской голос с сильным не то французским, не то польским акцентом:

— Так, так, Роман Полански у аппарата. Przy telefonie!

— Вас беспокоит подпоручик особого отдела императорской Курьерской Службы, моя фамилия Циммер.

— О, так-так, вы где? Под Варшава?

— Tak, — кивнул я. — Когда вам будет удобнее принять заказ?

— В любой удобный для вас время! — пропел он. — Улица прославленный герой Третьей Японской Войны Гжегожа Бженчишчикевича — на одной ветке метро от аэропорта, в микрорайон Каменек.

Уже было восемь часов вечера по местному времени, но я решил рискнуть и согласился отправиться прямо сейчас, «с колёс».

Пока ждал Веронику, переодевающуюся в туалете в форму Курьерки, решил на всякий случай посмотреть что-то в сети про нашего клиента. Телефон, подключившийся к Сети Царства Польского, торжественно сообщил об этом на двух языках вместе с извещением о конском повышении тарифа. Но я всё-таки заглянул в энциклопедию, чтобы подтвердить свои опасения.

«Романъ Мойзешевичъ Поланский, род. 4 августа ‎1933‎ (76 лет), г. Краков, Великая Польская Империя. Графъ Царства Польского (съ 1993 г.). Всемирно-известный кинорежиссёръ, известный по картинамъ 'Ребёнокъ Розалии», «Убийство», «Балъ Вампировъ», «Ханьский Кварталъ» и пр.

Родился въ семье иудеевъ, бежавшихъ изъ Парижа на волне роста антисемитизма, отецъ Мойзешъ Либлинхъ сменилъ фамилию на Поланский. Въ детстве после распада кратковременной Польской Империи, и последовавшей въ ходе оккупации северныхъ регионовъ Нормандией бежалъ сперва въ Вильно, затемъ — въ Вену.

…

Во время съёмокъ въ Холливуде, Калифорнийская респ., познакомился со своей второй женой, Шаронией Тейтъ. Шарония во время беременности пережила покушение сектантовъ-социалистовъ во главе съ Карломъ Мейсономъ, которого Романъ Мойзешовичъ лично застрелил изъ дробовика. Въ последствии по мотивамъ покушения былъ снятъ полудокументальный боевикъ «Однажды въ Холливуде».

…

Сенситивные способности Романа Мойзешевича характеризуются какъ «средние», среди публично-оглашённыхъ навыковъ присутствуетъ бителепатия и иллюзионизмъ. Въ кинематографическихъ кругаъ известенъ своимъ экстравагантнымъ нравомъ. Романа Мойзешевича характеризуют какъ «бабника, склонного къ групповымъ оргиямъ», утверждается, что со студенческихъ летъ онъ владеетъ искусствомъ очаровывать женщин, называя такой сортъ бителепатии «инкубизмомъ».

— Мда уж… Опять «парадокс», — пробормотал я, а затем наклонился к уху коллеги, чтобы перекричать шум метро. — Вероника, что ты знаешь про инкубизм?

— Ты хотел сказать — про суккубизм? — переспросила она. — Ну… Да, я им владею, говорят… только плохо. А кто рассказал?

— Ох… весёлая встреча ожидается.

Дальше был путь до небольшого таунхауса на берегу Вислы, и дверь открыла пожилая, но молодящаяся и улыбчивая дама.

— Проходит-те, Рома вас примет. Чай, кофе?

— Спасибо. Не откажемся от чая.

В гостиной, неброско, но со вкусом обставленной, были развешены не то репродукции, не то оригиналы полотен времён ренессанса с обнажёнными девами. Немного странной и неуместной показалась внушительных размеров кровать, стоявшая в углу помещения. Мы с Вероникой переглянулись.

— Дорогие гости! — получатель явился в расписном халате, распахнул руки, не то для объятий, не то просто в странном жесте, затем указал на кровать. — Присаживайтесь. Там будет удобней распаковать.

Супруга принесла чай на столик рядом с нами, зачем-то подмигнула и удалилась. Поланский присел рядом — сила, действительно, в нём чувствовалась, но несколько слабее моей. Впрочем, я заметил кольца у него на руке. Распаковали коробку — это оказалась странная бронзовая статуэтка кабанчика, которая совсем не выглядела антиквариатом.

— Так, так… всё на месте! — Полянский нащупал на заднице кабана крышечку, под которым оказался уже знакомый треугольный универсальный разъём. — Прошу вас, можете подвинуться?

Над нишей кровати в стене открылся лючок, за которым оказался компактный рихнер, провод от которого воткнули кабану в пятую точку. Тут же погас свет, а на противоположной стене открылся проектор.

«Инфотрагер», как здесь называли флешки, как это было вполне ожидаемо, содержал видеофайлы, а точнее, «фильмо-датэи», подписанные просто — 1-вид, 2-вид, 3-вид, 4-вид и 5-вид.

Он нажал на первое видео.

Зазвучала мрачная, неритмичная музыка. На кадре появились не то выцветшие, не то стилизованные под старину титры:

«Давидъ Линчукъ. Кролики».

— Восемьдесят девятый год… — расплылся в ностальгической улыбке Полянский. — Мой старый знакомый. Как давно это было!

На экране нарисовалась обстановка семейной квартиры с красно-чёрными обоями и паркетом, женщина в сером халате стояла и гладила бельё. На голове у неё была маска кролика с ушами. В комнату с закадровыми аплодисментами вошёл мужчина — в точно такой же маске.

Некоторое время между ними происходил диалог не то на польском, не то на украинском, не то на каком-то вымышленном славянском языке, после чего главная героиня скинула халат, оставшись полностью обнажённый, только в маске, и принялась заниматься с вошедшим оральным сексом. Музыка сменилась за трагическую, заиграли скрипки. Затем в комнате позади героини раскрылся шкаф, где оказался ещё один мужчина в маске кролика, только уже абсолютно голый. Он бодро шагнул к «крольчихе», и примерно на этом моменте Полянский переключил на следующее видео.

Всё ясно. Порнография. Мы провезли «запрещёнку». «Интересно», — подумалось мне. — «Кому за это может больше влететь — нам или Корнею Константиновичу?»

На титрах на этот раз отобразилось «Grüner Elefant». После титров возникли кадры не то замызганного подвала, не то вытрезвителя, но долго мы смотреть не стали. Полянский пробормотал что-то вроде:

— Не при дамах… нет, потом… skomplikowane, то есть, сложное кино.

— Я люблю сложное кино, — тихо сказала Вероника. — Но должна заметить, Роман Мойзешевич, что…

Я выразительно посмотрел на неё, и она замолчала.

— О, нет, не в том смысле, там… есть неприятные сцены. Вы позволите — я проверить оставшиеся два ленты?

— Конечно, это вполне вписывается в процедуру проверки товара, — кивнул я.

— Вообще-то не вписывается, — заметила Вероника. — Мы вообще не знали, что внутри будут фильм-датэи, да ещё и подпадающие под закон о нераспространении…

Мне хотелось бы поскорее закончить процесс, и я, хоть и предпочёл бы не командовать, но тут уже вынужден был перебить.

— Простите, ваше сиятельство, она у меня стажёр… первая командировка. Нет опыта работы с клиентами вроде вас.

Я взглянул на Веронику, мимикой изобразив не то сожаление, не то недовольство. Она замолчала. Полянский кивнул, переключил дальше. Высветилось что-то на сербском, и он снова тут же выключил, прокомментировав: