Заправленная постель. Чистая посуда. Нежилая квартира. Будто и не было здесь никого.

Дик понял, что опоздал. Упустил Джейн. Возможно, навсегда.

Том ничем не выразил своего неудовольствия, когда Джейн вызвала его через амулет. Он приехал вскоре вместе с доктором Хартманом. Пока врач чистил и на скорую руку обрабатывал рану девушки, ругая ее на чем свет стоит, старый слуга собрал и перенес в экипаж все вещи Джейн, убрал квартиру, уничтожив следы присутствия миссис Стэнли.

Все. Страница перевернута. Нужно жить дальше.

Она не обольщалась насчет Дика. Даже будучи неопытной девушкой, Джейн понимала, что значат его взгляды, его поцелуи и объятия. Знания Джеймса были к ее услугам, а тот многое слышал, общаясь в мужской среде. Молодые люди любили обсуждать свои победы, и с чего бы им смущаться графа Сеймурского, такого же юношу, как и они?

Джеймс слышал, что и у Дика были женщины. Как минимум одна. Нет, Ричард не хвастался собственными достижениями, во всяком случае, при графе. Но слухи и сплетни ходили разные. А циркачку, Аву Хейнс, Джеймс даже видел лично, пусть и мельком. Так что…

Обещание сделать предложение через полгода прозвучало настолько фальшиво, что Джейн посчитала себя почти оскорбленной. Она даже не могла сказать, кого Ричард таким образом больше оскорбил – ее или себя. Лучше бы молчал. Лучше бы сказал спасибо и ушел. Лучше бы… да что угодно, только не то, что сделал.

Пульсирующая боль в плече мешала думать. Злила. Раздражала. Теперь еще долго придется пить обезболивающие микстуры и снотворное, а на перемену погоды будет ныть вся рука. И тогда Фрэнни придется прятаться в фиолетовой комнате, сворачиваться калачиком и тихо плакать от обиды и безысходности, жалея себя и отчаянно завидуя нежным девушкам, в которых никто и не думает стрелять, которых любят и балуют, о которых заботятся и защищают.

Маска Джейн незаметно слетела: в ней не было нужды. Томас и доктор – они имели право видеть мертвую Фрэнни. Девушка сгорбилась, кутаясь в теплый плед и стараясь при этом не тревожить простреленную руку.

Закончить дела и уехать в Райли. Так она и сделает. Там, среди древних седых стен, знавших много смертей и боли, ей будет покойно. Словно призрака, привязанного к месту своей гибели, ее тянуло в этот старый замок.

Фрэнни еле дождалась, когда экипаж высадит ее у дома, через подвал которого можно было попасть в комнату Джеймса. Ей осталось всего лишь с помощью доктора преодолеть последнюю сотню метров под землей и подняться по лестнице – никто из слуг даже случайно не должен увидеть постороннюю девушку, заходящую в особняк.

– Как ваша матушка? – спросила Фрэнни у врача, на руку которого опиралась.

– Спасибо, мисс, с ней все хорошо, – ответил Хартман. – Скажите, как вы ухитрились попасть в перестрелку? Для молодого лорда это неудивительно, но вы, мисс!

Добряк доктор, вопреки настояниям дяди Питера и Томаса, упорно разделял Джеймса и Фрэнни. Когда девушка превращалась в графа Сеймурского, Хартман обращался к ней как к мужчине, но в те редкие эпизоды, когда он имел дело с женской ипостасью, он предпочитал именовать ее «мисс». Фрэнни нравилось это обыкновение. Иногда короткое обращение «мисс» даже спасало ее от необходимости резать себе руки. Оно четко давало понять, что кто-то по-прежнему видит ее такой, какой она родилась. Такой, какой она всегда оставалась глубоко внутри, под всеми своими масками.

Иногда Фрэнни казалось, что доктор ее жалеет. Он лучше других знал ее потребности и порой даже вмешивался в домашние дела, чтобы облегчить ей жизнь. В женские дни он всегда заботился о достаточном количестве сладостей на десерт и оставлял обезболивающую микстуру на столике у кровати, ругался с Томасом, не позволяя слишком сильно загружать девушку тренировками. Когда Фрэнни запиралась в своей комнате и погружалась в пучины отчаяния, доктор приглашал ее на ночную прогулку. Не Джеймса – Франческу. Она надевала женское платье, терпеливо застегивая с помощью крючка многочисленные пуговицы, укладывала волосы, становилась леди. Хартман позволял мертвой девушке ощутить хоть немного жизни, пусть даже вопреки воле сначала дяди Питера, потом – Томаса. Они гуляли, вели светские беседы и даже танцевали. И Фрэнни чувствовала себя девушкой, у которой есть отец или хотя бы близкий родственник. В такие ночи она была почти счастлива.

Доктору недавно исполнилось шестьдесят два года. Невысокий, с коротко подстриженной бородой и усами, в неизменных очках… Он всегда одевался скромно, но со вкусом. Его рыжевато-каштановые волосы сохранили свой цвет, и лишь виски в последние годы посеребрила седина. Хартман был добр, вежлив и деликатен, и порой Фрэнни хотелось верить, что он остается с ней не только из-за жалованья, размер которого значительно превышал доходы любого другого врача во всей Альбии, но также из чувства привязанности.

Всю свою жизнь Хартман посвятил семье графа Сеймурского. Он врачевал еще отца Фрэнни, потом – дядю и ее саму. Да что говорить, ведь это при его непосредственном участии леди Кавендиш и ее брат появились на свет, именно Хартман принимал роды у их матери. Он спас и графиню, и ее дочь, которые могли погибнуть в тот день.

Своей семьи у доктора не было – только пожилая мать. И у мертвой девушки тоже не было семьи, кроме Томаса и Хартмана…

Тихо шуршала земля под ногами, а карманный светоч наполнял странным уютом земляные стены потайного хода. Фрэнни молчала. Доктор не торопил ее с ответом.

«Как вы ухитрились попасть в перестрелку?»

Стоит ли рассказать о покушении на Дика? Но ведь Фрэнни должна убить кузена, а не спасать его, рискуя собой. Рассказать о том, что окончательно осознала бессмысленность мести? Даже думать страшно, что сделает Томас, если узнает. А сохранит ли доктор это в тайне – большой вопрос.

– Пока вас не было, многое произошло, – решилась девушка, когда они почти подошли к лестнице, ведущей к покоям Джеймса. – Убили Анну Кавендиш.

– Я знаю. Томас успел мне все рассказать, – кивнул Хартман.

– И про Ричарда? – тут же спросила Фрэнни.

– Да, – вздохнул доктор. – И про него.

– Томас очень зол на меня? – робея, поинтересовалась девушка.

– Все сложнее, чем вы думаете, мисс, – тяжело вздохнул Хартман. – Но я не хочу врать вам и не могу сказать правду. Лишь намекнуть – делайте то, что велят вам сердце и рассудок. Так вы хотя бы избежите соблазна винить кого-то в собственных ошибках. – Он открыл дверь, ведущую на лестницу, и пропустил Фрэнни вперед.

Он не сказал ни да, ни нет, но девушке стало чуть легче.

– Вам лучше переночевать сегодня в своей комнате, – произнес доктор, когда они вышли в покои Джеймса. – Слуги знают, что графа нет дома. Пусть так и считают. А вам лучше пока не утягиваться. При больших потерях крови это слишком вредно. Вам нужно дышать полной грудью. Рану я уже обработал. Не будем ее сейчас тревожить. У вас в комнате еще осталось снотворное?

– Нет.

– В таком случае возьмите этот сироп. – Порывшись в саквояже, врач вытащил флакон из черного стекла. – Обезболивающее и снотворное разом. Выпьете сначала одну ложку. Не поможет – разрешаю еще одну. Но не больше, иначе завтра вас придется слишком долго будить.

– Завтра мне нужно пойти на похороны. Утром… – Фрэнни запнулась и исправилась: – Джеймсу нужно. Он должен.

– Вы хотите, чтобы я сопровождал вас? – догадался врач.

– Если не затруднит.

– Меня ведь для того и вызвали, мисс, чтобы вам помогать, – склонил голову Хартман. – Сейчас я проверю, свободен ли коридор, и провожу вас в фиолетовую комнату. А завтра зайду. Будет лучше, если мы сразу возьмем одежду для… графа.

Сумрак темно-фиолетовых стен. Напряжение отпускало.

Фрэнни сняла испачканное, разорванное платье, бросила его в угол, как грязную тряпку. Кое-как расшнуровала корсет. Да, затягивался он спереди, но любое движение отдавалось в больную руку. Легкая сорочка скользнула на пол следом. Чулки, пояс… Пеньюар ласково укутал плечи. Шелковая ткань ласкала кожу, чем-то напоминая осторожные прикосновения Ричарда, о которых теперь лучше было не вспоминать вовсе… но не получалось.