У нас пряха, и ткаха,

И шелковиця,

И полотнениця,

Она по бору не ходит,

И шишок не берёт,

И подолов не дерёт,

И за ступам не сидит,

Да перстов не цёлуёт,

Помоев не пьёт,

В горнице сидит,

Да платовьё шьёт,

Да и шёлком строцит.^[102]

Итак, в русском деревенском обществе существовала идеальная модель девичьего поведения («хваленка») и модель устрашения («порченая девка»). И это в первую очередь не сценарий поведения девушки, но способ ее внешней оценки и создания репутации.

Вспомним ситуацию с неправильной похвалой или похвалой не вовремя, которая была описана в предыдущей статье. Вроде бы главным действующим лицом является ребенок. По крайней мере именно он в центре магической агрессии, на него она направлена. Но распознает, а по сути, создает ситуацию оприкоса вследствие похвалы старшая женщина (свекровь, мать и др.), которая и берет ответственность за ситуацию. Опасным же оказывается не столько физическое состояние ребенка (его неспокойствие или дурное самочувствие), сколько те отношения, в которые вступает (или уже находится) хвалящий с семьей этого ребенка и, что важнее, с той старшей женщиной, которая допускает, принимает или пресекает похвалу. Ребенок оказывается тем благом, которое необходимо беречь и охранять, чтобы затем выгодно определить для обретения символической выгоды рода. Манипуляции с этим благом есть особая форма власти, которой обладает старшая женщина в семье.^[103]

Описанная ситуация с девками-хваленками дает основание предполагать, что ребенок в деревенской традиции оказывается главным семейным ресурсом, который в определенное время может быть использован, чтобы расширить границы рода и увеличить его ресурсы. Правильно и вовремя похвалив девушку, выдав ее замуж за достойного жениха и тем самым передав в хороший род, семья/род – доноры обретают ту самую славу, которая оказывается необходимой для их благополучия. Род девушки становится славным в тот момент, когда сама девушка обретает эту репутацию, и все другие члены деревенского сообщества разделяют это. Хваленая, нахваленная, выхваленная вовремя девушка оказывается объектом договора между родами. Заключение этого договора позволяет обрести желаемую для обоих родов славу и выгоду. С самого начала, с рождения девушки, ее семья стремится к выгодной сделке, позволяющей приобрести хорошую репутацию или ее подтвердить.

Экономист Питер Р. Диксон отмечает, что «концепция маркетинга заключается в том, чтобы обеспечить сбыт продукции и получать прибыль путем целенаправленного воздействия на потребителя, предоставления ему услуг и удовлетворения его потребностей. <…> Любой команде приходится разрабатывать исходную стратегию маркетинга, включая в нее такие пункты, как позиционирование, товар, распределение, логистика, управление продажами, реклама и создание нужного образа, продвижение на рынке и цена».^[104]

Деревенская семья оказывается той самой командой, которая разрабатывает стратегию своего маркетинга, направленного на приобретение главной символической ценности (бренда) славного и хорошего рода (например, Ивановых). В основе этой стратегии оказываются все перечисленные П.Р. Диксоном действия, только речь идет не о товаре, а о более сложном ресурсе – символическом капитале, который должен быть грамотно представлен и использован.

В современной городской культуре семья предъявляет таланты своего ребенка, чтобы похвастаться, но не более того. Это неосознанное хвастовство возможно, поскольку культурный запрет на честное бахвальство закладывается в нас довольно рано. Что касается нашего моцарта, то он вырастет и станет взрослым, и, поимев уже в своем опыте некоторое количество талантов и достоинств, он в лучшем случае будет скрывать и стыдиться их, в худшем – не осознавать их. Как только у него появятся дети, культура предложит и вовсе забыть об этих достоинствах. Теперь главная задача – реализоваться как родитель. В принципе, для этого не надо ничего изобретать, потому что механизм уже создан. Мы проецируем, таким образом, свои воображаемые достоинства на собственных детей, по определению обрекая их на несоответствие возложенной на них высокой миссии, ведь далеко не все оказываются талантливыми в музыке, рисовании и т. д. Узнать о собственных дарованиях шансов у детей не много: желая быть любимыми, они понесут бремя родительских нереализованных чаяний.

Инна Веселова. Чебурашка в патрон-клиентских отношениях современной России

Интерес к персонажу советского детства возник у меня неожиданно вследствие профессиональной ошибки «в поле». Ошибка обернулась недоумением, недоумение – любопытством. Постепенно Чебурашка предстал в моих глазах в своей символической ипостаси – аккумулятором смыслов для людей, которые знакомы с этим героем с детства или которые знакомят с ним своих детей. Милый персонаж на глазах терял художественные черты имени собственного, превращаясь в нарицательную сущность.^[105] Облик и содержание Чебурашки значительно трансформировались на протяжении очень короткой для символа, менее чем полувековой, биографии. Обращусь к истокам своего интереса – записям полевого дневника.

Летом 2008 года мы с коллегами работали в крупном селе Мезенского района Архангельской области. Однажды мне пришлось брать интервью у одного из местных жителей. Надо сказать, что оно было обречено на неудачу. Не хотела я его брать у этого собеседника. Пожилой балагур со скользкими шутками, встреченный в деревенском магазине, был последним из тех, с кем мне было интересно разговаривать. В селе я уже работала до этого и знала, к кому обращаться – тут жили целые семьи знатных песельников и гармонистов, причетницы, талантливые деревенские поэты, краеведы с фундаментальными собраниями документов, потомки староверов, сохранившие книги и память об обычаях родителей. Другими словами, было с кем и о чем говорить фольклористу в этом селе.

Целую неделю мне удавалось под благовидным предлогом избегать настойчивого приглашения балагура в гости – А. И. обещал показать свои почетные грамоты и дом, поведать о своей жизни и успехах. Местные жители снисходительно относились к навязчивому поведению земляка, но предупредили нас, что он болтун и верить нужно не всему сказанному. В конце концов А. И. зашел за нами и сообщил, что хозяйка второй раз греет самовар, мезенская семга на столе. Отступать было некуда.

На втором этаже огромного старинного дома был накрыт стол с никелированным самоваром, большими тарелками семги, хлеба, пряников. Маленькая сгорбленная хозяйка с трудом перемещалась от печи к столу. По всему было видно – гостей ждали. Я испытала приступ чувства вины от того, что так долго и высокомерно отказывалась от встречи с радушными хозяевами. Несколько удивляло то, что А. И. настаивал именно на моем начальственном присутствии, хотя ходили к нему брать интервью студенты.

То, что поработать не получится и задавать вопросы бессмысленно, мы с коллегами-студентами поняли в первые минуты. Хозяйка слышала нас, но пока думала над ответом, хозяин успевал громко возобновить риторический период, прерванный вопросом. Правда, он содержания вопросов не слышал – у него был заготовлен спич. А. И. то вставал по стойке смирно и читал наизусть сочиненную им когда-то речь, посвященную годовщине Победы в Великой Отечественной войне, – речь была газетно гладка и безупречно бессмысленна. То рассказывал о своих трудовых подвигах – в монологе он поднимался по карьерной лестнице от колхозника до главного советчика областных начальников (односельчане же говорили, что самым ответственным поручением А. И. была утренняя побудка к работе посредством громкого стука по железяке). А. И. читал вслух и с выражением любимый сборник предсмертных писем партизан. Учил нас играть в шахматы, показывая, как ходят фигуры, – подготовленная доска стояла в соседней комнате. Краем уха, наконец, услышав от нас про молитвы и обетные кресты, А. И. резко сменил направление своей биографии и из успешного и востребованного пропагандиста (по его словам, ни одного митинга за всю жизнь не обошлось без его участия) переквалифицировался в миссионера – оказалось, это он всех научил здесь креститься и молиться, и поставленным голосом продекламировал скомпилированную тут же молитву.