/…/

А папа после того карнавала был какой-то грустный. Сейчас я думаю, что он хотел успеха и триумфа сделанного им костюма. А этого триумфа не случилось.^[147]

А Данилу в первом классе [шила. – И.В.] костюм индейца. Мне очень костюм понравился, даже больше делать, было интересно придумывать, тогда еще надо было из подручных средств делать, а мне это даже иногда больше нравится, чем, когда все купить можно. И лук и мишень сделали и даже устроили соревнование по стрельбе из лука (интервью, ж., 1945 г. р.).

Учитывая то, что мамы и папы готовили костюмы детям даже тогда, когда педагоги от них этого не требовали (на домашние праздники), и явно до того, как дети могли просить об услуге костюмирования (костюмы для детей 1–2 лет от роду), можно предположить, что родители, и особенно матери, сами становились ритуальными специалистами-костюмерами в деле прививки исследуемого символического навыка. Привитое им официальным институтом умение они считают себя обязанными передать детям:

Моя мама очень талантливый человек, с фантазией и золотыми руками. Когда я вспоминаю, какие костюмы она нам делала, я понимаю, сколько труда она в это вкладывала, и кажется, только сейчас я по-настоящему понимаю, как я ей за это благодарна. Спасибо, мамочка, что ты уделяла нам столько времени, что за несколько месяцев начинала нас тормошить и спрашивать «кем ты хочешь быть на новый год?», придумывала и реализовывала наши детские фантазии.^[148]

Снежинка. 1988 г. Вологда. Архив Л. Голубевой

Советские детские карнавалы являются устойчивой ритуальной практикой, главным символическим навыком которой служит преображение, перевоплощение в заранее продуманный образ. Реестр образов определен культурной компетенцией общества, он вполне сформирован, и большинство образов легко вообразимо и воспроизводимо носителями данной культуры. Образное пространство карнавалов неравноценно: существует иерархия желаемости персонажей. Назначение ролей связано с фактором оценки участников организаторами, ритуальными специалистами. Таким образом, в «карнавале» реализуется актуальная социальная иерархия коллектива, который переживает ритуальную, праздничную идентификацию. Кроме детей и воспитателей (представителей государства) в ритуале участвуют и родители, легитимизируя его идентичность и значимость события институциональной оценки ребенка. Оценка эта оформляется праздничной, сказочной декорацией. Возможно, такого рода оценку можно считать самой эффективной с точки зрения суггестии.

Инна Веселова. Миссия Снегурочки

Описывая детские карнавалы, я говорила о том влиянии, которое оказала на меня и на моих ровесниц, посещавших советские детские сады, такая ритуальная практика, как выбор претенденток на роль Снегурочки для новогоднего утренника. Общее место воспоминаний об утренниках: «ничего кроме банальной истории о том как всегда мечтала быть Снегурочкой на утреннике в детском саду, а была вместо этого вечной снежинкой, не могу толком вспомнить:(» (интервью, ж., 1975 г. р., Ленинград). Получившие вожделенную роль Снегурочки, наоборот, не только до седых волос помнят свой успех, но и продолжают гордиться им. Для детсадовских мальчиков выбор их на роль Медведя или Буратино, конечно, был значим, но мне еще не встретился ни один взрослый мужчина, который гордился бы фактом победы в предкарнавальной гонке. Мужчины вспоминают первый велосипед и первые джинсы, самостоятельные прогулки по свалкам и стройкам.

В чем же сила суггестивного воздействия образа Снегурочки на девочек? Репертуарный сборник «Елка» (1938), подготовленный в начальный этап бытования ритуала советской новогодней елки, содержит своего рода иконописный подлинник^[149] детских новогодних костюмов. Костюм Снегурочки дан вторым после титульного костюма Деда Мороза. «Белая или светло-голубая шубка-платье, опушенное белой фланелью. Шапочка из того же материала. На ногах светлые валенки или сапожки, сшитые из ткани и надетые на обычную обувь. Узоры на шубке и шапочке наносятся от руки или через трафарет голубой, розовой, светло-желтой красками и серебряным блеском. Косы делаются из льна, пеньки или раскрученных шелковых шнуров светло-желтого цвета и пришиваются к шапочке».^[150] Надо сказать, что костюмный облик Снегурочки остался неизменным и через 70 лет. Очевидно также, что при создании канона советской елки Снегурочка заняла почетное второе место в чине персонажей сразу за Дедом Морозом, опередив фигуры елочных игрушек, просто игрушек, зимних артефактов и животных персонажей. За Снегурочкой в репертуарном сборнике следуют: Бусы елочные, Шишка, Рыбка золотая, Коробочка с конфетами, Хлопушка, Матрешка, Кукла Галя (вспомним одноименного персонажа из пьесы «Чебурашка и Крокодил Гена» Э. Успенского), Игрушка Тявка (собака), Снежинка, Зайчик, Белка, Льдинка, Мишка.

Страница с образцом костюма Снегурочки из: Ёлка. Репертуарный сборник. М., 1938

Исследователи традиции советской новогодней елки неоднократно описывали яркую историю становления Снегурочки.^[151] К истории этой мы еще вернемся. Для начала напомню, что аналога у спутницы рождественского дарителя нет в культуре Нового Света и Старого Света, а также в восточных культурах. Также важно и то, что ни Снегурочка, ни Дед Мороз не были традиционными рождественскими персонажами в дореволюционной России. Пара эта – конструкт советской идеологии и педагогики.

Меня в истории Снегурочки интересует прежде всего психологический и символический эффект распространения идеи зимней красавицы. Марсель Мосс, рассуждая о многослойности личности в ритуальном маскараде, приходит к выводу о влиянии усвоенных ролей ритуала на повседневное человеческое поведение: «Огромное множество обществ пришло к понятию персонажа, роли, играемой индивидом в священных драмах, так же как и в семейной жизни. Функция уже создала формулу, существующую как в обществах весьма примитивных, так и в наших собственных обществах».^[152]

Снегурочка. Детский сад. 1975 г. Кишинев. Архив И. Веселовой

Я уверена, что Снегурочка в белом сверкающем платье-шубке с меховой оторочкой стала воплощением идеала девичьей красоты и недосягаемости, формулой женского счастья в нашем обществе. Мечта о роли Снегурочки далеко не всегда исполнялась в рамках детсадовского утренника, но магнетизм мечты действовал. Императив белого платья и царственность силуэта нашли свою реализацию в другой ритуальной форме – свадебном наряде невесты (особый покрой свадебного платья с завышенной талией так и называется – «Снегурочка»). Белые платья в советском свадебном ритуале восстанавливаются в правах после революционной борьбы со старой обрядностью и преодоления чрезвычайной бедности населения в начале 60-х годов ХХ века. Г.В. Жирнова, исследовавшая этнографию советского брака и свадебного обряда, так характеризовала процесс государственного ритуального творчества: «Коммунистическая партия и Советское правительство стремились придать вновь активизировавшемуся стихийному процессу обрядового творчества определенную направленность. В феврале 1964 года Совет Министров Российской Федерации принял специальное постановление о целенаправленном и систематическом внедрении в быт советских людей новых, более совершенных форм гражданской обрядности. В течение 1964–1965 гг. в РСФСР и союзных республиках создаются специальные советы и комиссии, которые занимаются разработкой новых форм гражданских обрядов, а также координируют всю практическую работу местных партийных и общественных органов по их внедрению в быт. Особое внимание при разработке торжественных ритуалов обращается на совершенствование их художественной формы, комплексное использование основных средств эмоционального воздействия – музыки, слова, ритуального действия и т. д. Все творческие усилия направлены на то, чтобы придать новым обрядам характер торжественных театрализованных действий (курсив мой. – И.В.) и тем самым приблизить их к явлениям искусств».^[153]