– Владимир Гаврилович, если я правильно понял, офицер приятельствовал с убитым?

– Совершенно верно.

– То есть он не в подозрении?

– Ни в коей мере, – заверил Филиппов. – Просто некоторые обстоятельства побудили нас обратиться к вам, его непосредственному начальнику, чтобы вы позволили поговорить с офицером. Действовать в обход вас мы не сочли уместным.

– Благодарю за доверие, – серьёзное выражение лица Тарасевича дополнилось сведёнными на переносице бровями. – Значит, мой офицер всё-таки остаётся в подозрении?

– Михаил Михайлович, если говорить откровенно, то в качестве свидетеля.

Полковник задумался.

– Неприятно это, господа, неприятно даже то, что он свидетель. Мы живём не в лесу, – полковник наморщил лоб и потёр пальцами, – пойдут разговоры, а мы не какие-то там штафирки. – он взглянул на Владимира Гавриловича, но последний не повёл даже бровью, – а гвардия. Не хотелось бы, чтобы кто-то из батальона был замешан в преступлении и нашу часть трепали бы в газетах журналисты.

– Мы сделаем всё возможное, чтобы лишние сведения не просочились в печать.

– Насколько я понимаю, если я вам откажу в возможности допросить офицера, то вы дойдёте до военного министра?

– Мне кажется, до крайностей не дойдёт.

– Правильно думаете. Так кто вас интересует?

– Прапорщик фон Линдсберг.

– Значит, вы пришли не только поговорить с самим фон Линдсбергом, но и узнать о его поведении?

– Именно так, если возможно.

– Отчего же? Прапорщик в противоправных действиях не замечен, исполнителен, грамотный командир. Здесь ничего порочащего сообщить не могу. А побеседовать с ним вы не сможете, – встретив удивлённый взгляд Филиппова, полковник торопливо добавил: – нет, не из-за моего упрямства или запрета. Прапорщик двадцать пятого августа получил отпуск на десять дней и выехал в имение, которое находится, – он заглянул в бумаги, – в Жагорской волости Шавельского уезда.

– Сегодня шестое. Когда он должен вернуться?

– Увы, третьего пришла телеграмма, в которой прапорщик просит об отсрочке отпуска в связи с болезнью.

– Что ж, извините, Михаил Михайлович, стало быть, зря мы вас потревожили, – Филиппов поднялся со стула. – Простите, последний вопрос. Вам не известна дата отъезда прапорщика?

– Он собирался уехать двадцать шестого.

– Простите. Прапорщик не выглядел обеспокоенным или взволнованным?

– Увы, господа, обеспокоенность присутствовала, ведь кто-то у него заболел, и ему доставляла беспокойство повреждённая накануне рука. Он с трудом написал рапорт.

Филиппов и Лунащук переглянулись, у обоих промелькнула одна и та же нехорошая мысль.

Со штабс-капитаном Зеленским беседа состоялась в отдельном кабинете питейного заведения. Высокий, стройный, с тонкой полоской усов на ироническом лице, Александр Иванович не слишком жаловал статских. Как почти все его родственники, он с детства воспитывался с одной мыслью, внушаемой старшим поколением, что единственная достойная служба для дворянина – армейская, а всё остальное – для ленивых и не слишком умных людей.

Вначале штаб-капитан не хотел рассказывать о взаимоотношениях с фон Линдсбергом, но спустя некоторое время (видимо, выпитое вино дало о себе знать) он рассказал, что да, он выиграл в карты у Карла некоторую сумму. Действительно, три тысячи рублей. Срок оплаты долга был назначен на двадцать шестое августа. Именно в тот день прапорщик с самого утра явился к Александру Ивановичу и вручил требуемую сумму. Правая рука? Да, была повреждена. Нет, ничего он не рассказывал. Вручил деньги и откланялся. В тот же день он собирался отъехать в отпуск. Более его не видел.

Проведённый в тот же день обыск на квартире, где проживал прапорщик фон Линдсберг, не дал ожидаемых результатов.

Хотя как посмотреть. Кое-что всё же обнаружилось: окровавленное полотенце, небрежно брошенное в уборной комнате, и две ассигнации по двадцать пять рублей с номерами из амбарной книги убитого Власова.

Выехать сразу же по завершении обсуждения плана дознания не представилось возможным. Необходимо было заручиться поддержкой директора Департамента полиции и какими-нибудь официальными бумагами, в том числе и прокурорской – для задержания фон Линдсберга. Хотя Ковенская губерния и относилась к Российской империи, но всё-таки имела свои традиции и негласные законы. К центральной власти относились с определённым почтением, но не более. Столица далёко, а местные властители здесь, под боком, и поэтому население больше заглядывало в рот местным, нежели приезжающим на время «варягам».

К главе Департамента Филиппову попасть не удалось, зато его принял вице-директор Войтов, но тут же направил во второе делопроизводство к действительному статскому советнику Зуеву.

Нил Петрович внимательно выслушал начальника сыскной полиции, закусил нижнюю губу, словно бы что-то прикидывал на невидимых счётах.

– Да, – сказал Нил Петрович, – вы правы. В данном случае слишком подозрительным выглядит поведение этого самого прапорщика, да и притом, вы сказали, что Брончинский установил: у убийцы повреждена рука. Н-да, вы упомянули, что тот несчастный господин снабжал деньгами гвардейца, – он как-то стушевался, пошарил руками по столу, – вы же, любезный Владимир Гаврилович, получали циркуляр из Департамента полиции, если не ошибаюсь, за номером десять – двести семьдесят?

– Это о злоупотреблениях званиями и служебными бумагами? – Филиппов позабыл за прошедшие дни о присланном из центрального управления документе.

– Совершенно верно, – Нил Петрович прикусил нижнюю губу, потом пытливо посмотрел на начальника сыскной полиции. – Надеюсь, в данном случае не последует, – он запнулся, – каких-то неприятных историй?

– Нил Петрович, – щёки Филиппова пошли пятнами, – мы…

– Успокойтесь, Владимир Гаврилович, я же понимаю, что мы в России не видим середины, у нас либо всё плохо, либо хорошо. Вот и мотаемся от одной крайности к другой… – Он вызвал секретаря и распорядился составить бумагу, чтобы местные власти не чинили препятствий в проведении дознания, а наоборот, помогли в столь нелёгком деле, как дознание убийства. – Надеюсь, вы арестуете супостата, и тем самым свершите правосудие. – Поставил размашистую подпись на принесённой бумаге.

– Мы сделаем всё, что в наших силах и возможностях, чтобы убийца был разыскан и предан суду, – Владимир Гаврилович поднялся, слегка наклонил голову и вышел из начальственного кабинета.

– Вот вам, господа, бумага от начальника Второго отделения Департамента полиции, – напутствовал Владимир Гаврилович чиновников для поручений Лунащука и Кунцевича и, заметив удивлённый взгляд одного из них, развёл руками. – Да, господа, не от вице-директора и тем паче не от директора Департамента, а от действительного статского советника Зуева. Всё-таки вы из столицы, и бумага о содействии дана не петербургским градоначальником, а человеком, имеющим не последнее слово в нашей богадельне. – Филиппов невесело усмехнулся. – Нет, господа, вдвоём вам там делать нечего. Вы справитесь, пожалуй, один, – начальник посмотрел на Кунцевича. – А вы, Михаил Александрович, нужны здесь. Кроме наших трупов, – на его лице вновь появилась улыбка, – у нас достаточно иных дел.

– Владимир Гаврилович, мне арестовывать Линдсберга? – спросил Кунцевич.

Начальник сыскной полиции ни на миг не задумался.

– Конечно, – и положил на стол бумагу, подписанную прокурором.

– Владимир Гаврилович… – собирался было возразить Мечислав Николаевич, но, увидев подпись прокурора Судебного округа, в состав которого входила соседняя губерния, так ничего и не произнёс.

– Привезите его сюда. Всё говорит против прапорщика. И шинель, – Филиппов потеребил ус, – и внезапный отъезд, и выплаченные карточные долги, и повреждённая рука, и найденные во время обыска несколько купюр с номерами из запасов убитого Власова.