– Хотела? – насмешливо переспросил Талер. – Чего ты хотела?

Его губы внезапно оказались слишком близко, горячее дыхание обожгло щеку, а каштановые волосы закрыли от Оливии весь мир.

Разбойник еще секунду смотрел на нее, потом легко отжался от кровати и уже насмешливей сказал:

– Если решила согреть мне постель, то для этого на тебе слишком много тряпок.

– Я хотела попросить обратно свои вещи, – на Оливию как ведро ледяной воды вылили.

Надо же, “постель”! Хорошего же они мнения о баронессе де Соль. Так в своих речах разбойники дойдут до того, что она сама к ним в плен пришла!

Хотя Оливия до сих пор ощущала приятную тяжесть горячего тела, жесткую хватку сильных рук и терпкий мужской запах.

– Вещи? – переспросил Талер.

– Да, мои платья и… другую одежду. На смену. Это мое платье испорчено. В сундуках, которые были на повозке, ехало приданое…

– А мой братец разве не объяснил тебе, дорогая баронесса, что бесплатно у нас ничего не бывает? Хочешь вернуть свои вещи – плати цену.

– Вы же знаете, что у меня ничего нет! Мои сундуки у вас, драгоценности тоже, а деньги… Я могу написать отцу…

Талер наклонил голову, рассматривая Оливию с некоторым удивлением, словно говорящую зверушку, потом рассмеялся уже в голос.

– Ну, у всякой девушки есть что предложить мужчине. У благородных тоже. И у тебя вроде все при себе. Ну так попроси меня хорошенько, – разбойник внезапно шагнул, и Оливии пришлось отступить в угол комнаты и вжаться спиной в стенку.

Она выставила вперед ладони в слабой попытке остановить напор, но Талер этого словно не заметил – уперся руками в доски за ее спиной и наклонился, все также насмешливо глядя на Оливию.

– Я…

Теперь она смогла рассмотреть, что глаза у него не просто серые, а с темным отливом вокруг черного расширенного зрачка, а под бровью тонкий белый шрам.

– Расплатись со мной. Ну? – он наклонился еще ниже, почти касаясь губами ее губ. – По своей воле, моя невинная овечка. Сама.

Оливия, как завороженная, потянулась к эти губам, внутри себя гадая, поразит ее прямо сейчас молния господня за такой грех или…

Молнии не было, зато были чужие губы – чуть горьковатые от вина, но удивительно мягкие и нежные. Талер целовал ее так, словно она была его невестой – любимой и любящей. Сначала прошелся, лаская, по верхней губе, потом по нижней, а затем захватил в сладкий плен ее целиком.

Девушка, ожидавшая напора и боли, замерла, чувствуя, как слабеют колени. А потом сильная ладонь легла на полукружие ее груди и пригладила подушечками пальцев – едва касаясь, но Оливия ощутила это всем существом. Яркое, ослепительное по силе желание накатило волной, и она просяще застонала своему мучителю в губы, сама не понимая. о чем молит – о том, чтобы он прекратил или чтобы не прекращал никогда.

И ровно в этот момент Талер отодвинулся, уже без нежности взял Оливию за подбородок, вынуждая задрать голову, и проговорил прямо в краснеющее от смущения ушко:

– Плохо стараешься. Твои платья стоят дороже…

Потянулся, снова поглядел с насмешкой и улегся на топчан. Закинул руки за голову, зевнул лениво и продолжил:

– Только зря потерял время.

Оливию, красную от злости, смущения и обиды, как ураганом вынесло за занавеску. Она даже не поняла, как так быстро спустилась по опасным ступенькам, и пришла в себя только внутри злополучной кареты, от того, что прищемила подол дверцей. Со злостью она захлопнула дверь снова и упала на шелковый диванчик.

От полыхающей внутри ярости стало жарко, и Оливия дернула на спине завязки корсета, чтобы стянуть ненавистное свадебное платье. Какая наглость! Да как этот крестьянин посмел быть недовольным, когда его поцеловала баронесса?! Больше не бывать такому! Пусть она будет ходить в обносках и голодать, но больше не сделает и шага в это проклятое логово!

Оливия стянула грязное платье и разложила его на сиденьи, чтобы понять, что тут можно сделать. И через пять минут поняла – ничего. Грязь пристала к подолу намертво и набилась в плотную вышивку. Без специального мыла вытереть ее не представлялось возможным. На лифе платья чернел отпечаток чьей-то ладони, одна оборка оторвалась, вторая держалась на честном слове.

Нижнее платье было в лучшем состоянии, но ходить только в нем было верхом бесстыдства. Все правила поведения, все воспитание, вся стыдливость – все вместе противилось тому, чтобы показываться в таком виде даже перед этим сбродом.

Оливия закрыла лицо руками и заплакала. За что ей такое? Разве она заслужила подобное? Начиная от брака с отвратительным женихом и заканчивая оскорблениями от разбойника. Она всегда была примерной дочерью и хорошей хозяйкой и мечтала стать верной женой, а тут…

Внезапно в дверь грубо и сильно постучали. Оливия вздрогнула, схватила в охапку платье.

– Подождите, я не одета!

– Что я там не видел? – веселый голос Ройса раздался из-за двери, и следом в нее снова требовательно постучали. – Отпирай, баронесса, или я сломаю карету, и ночью будет прохладно.

– Сейчас! Не надо ломать! – испугалась Оливия, зная, что у этого разбойника слова и дело не расходятся.

Она отщелкнула задвижку и вжалась в сиденье.

Ройс распахнул дверь, но вместо того, чтобы выволочь ее наружу или самому войти внутрь, кинул на сиденье два огромных мешка. Посмотрел на Оливию, которая все еще прижимала к себе грязное свадебное платье, прищелкнул языком, сказал:

– Талер просил передать! – и захлопнул дверь.

Оливия, прислушиваясь, дождалась, пока Ройс отойдет от кареты, и несмело коснулась завязок первого мешка, потянула за узел, который неожиданно легко распустился, и раскрыла горловину.

Платья. Ее платья. Одно плотное, еще ни разу не надетое, из жесткого зеленого бархата со вставками коричневого тройного льна. Оно шилось специально для выездов на охоту и было прекрасно приспособлено для прогулок по расчищенным охотничьим угодьям. Не такой тугой корсет – больше из кожи, чем из ткани. Двойная юбка – не пышная, но с легким теплым подкладом. Плотный, обшитый по краю подол.

Второе платье – из красной шерсти, практичное, для домашних дел. И третье – воздушно-голубое, которым Оливия не раз тайком любовалась, для приемов и балов.

В другом мешке лежали нижние платья и смены белья, чулок, а также чехол с расческами, гребнями, лентами и заколками. Обувь – плотные охотничьи сапожки и еще одна пара простых домашних туфелек.

Выходит, Талер вернул почти половину вещей. Оливия прижала к себе несессер и выдохнула. Внутри внезапно стало тепло и радостно, хотя она осознавала, что никаких поводов для этой радости нет. Бандит всего лишь смилостивился. На время.

Но все-таки воспоминание о его нежном поцелуе согрело Оливию перед сном.

Следующий день начался с крика и переполоха. Кто-то ругался – такими словами, от которых хотелось провалиться под землю, другой отвечал с не меньшим пылом, а потом голоса стихли.

Пока Оливия одевалась и закалывала волосы, мимо кареты прошагали еще трое разбойников, а когда баронесса попыталась выйти, дверцу ее убежища грубо придержали снаружи.

– Куда?! Не велено сейчас! – рыкнул сторож и для верности подпер дверцу спиной.

– Что случилось? Почему? – спросила Оливия, которая не понимала, в чем дело.

Может, бандиты передумали и теперь хотят забрать вещи обратно? Так забрали бы сразу, кто им мог помешать? Или вдруг у герцога получилось добраться до помощи раньше, и теперь на подходе королевские войска? Но почему так быстро? Ведь если разбойники дали ему лошадь, то добраться до своих земель он мог только сегодня утром. Может, отец прознал, что ее держат в плену?

Оливия на всякий случай поплотнее зашнуровала корсет, перестегнула туфельки и прихватила накидку с капюшоном. Но суета вскоре стихла, а потом и вовсе в возгласах бандитов послышалась радость. Оливия приникла к окошку. На главную поляну лагеря волоком втащили двух женщин – служанок герцога. Обе были в грязной одежде, так, словно долго пробирались по лесу. У одной из них подол юбки был темным от воды, а у второй расплелась прическа. Обе плакали и умоляли их не трогать.