«В сердце предместий, в раме окраин…» В сердце предместий, в раме окраин, С неба кроплённая градом и граем, В Марьиной роще, где Марианной Я рождена – непокорной и странной. Так, пребывая меж адом и раем, Мы за мгновение жизни сгораем. В свет и тепло превращается пламя, Рея невидимым нимбом над нами, Звук всё невнятней, а жизнь непонятней. Голубь возносится над голубятней, И в наступающем мартовском мраке Громко бродячие лают собаки. Так в лабиринте тревожных окраин Жизнь проживаем мы и умираем. Впишет статистик огромные числа, Но не постичь нам их тайного смысла, Смысла, что движет душой и рукою И не даёт ни минуты покоя, Грозно толкая к любви или к мести — В раме окраин, в сердце предместий. Портреты предков Жизнь не щадит никого и нисколько, Душу мне мучит давнишнею болью — Гордой графинечке, беленькой польке Выпало тлеть на цыганских угольях. Жизнь устанавливать любит порядки. Горше отравы иная отрада. Ссыльной изгнаннице, аристократке Вздрагивать в цепких руках конокрада. Лёгкой мазурки прощальная нота Тоньше, чем трещина в тяжести свода. Но под пятою железного гнёта Бродит кибиток босая свобода. Жизнь – режиссёр волевой и жестокий. Только не зря постигаю отныне Эти – в душе моей тёмной истоки Воли цыганской и польской гордыни. Пусть не уйти от бесплодных попыток, Ведь суждены нам столицы и веси. В смутной душе ощущаю избыток Лени цыганской и шляхетской спеси. Судьбы – в подброшенной к небу монете, Решка с орлом в нескончаемом споре. Жизнь объяснит мне премудрый генетик, Век растолкует суровый историк. Спорить не смею – учёные правы. Только не вышло со мной ни черта бы, Если б в высокую душу Варшавы Вдруг не ворвался оборванный табор; Если б не выслали вора за кражу; Если б мелодия бального танца, Вспыхнув, как трут, в фортепьянном пассаже, Не превратилась бы в песню повстанца; Если б во тьме, у земного предела, В дикой Сибири, под вой урагана Польки прохладное бледное тело Не было брошено в пекло цыгана. Фамилия Благодаря своей фамилии Искать мне славы ни к чему. Летят воздушные флотилии По небесам сквозь свет и тьму. Ведут их лётчики забытые, Что навсегда ушли с земли. Сквозь самолёты их разбитые Давно ромашки проросли. Но не собьются стаи лёгкие И невесомые, как сны. А воздух наполняет лёгкие, И слышен голос тишины. От нашей славы и бесславия Они свободны навсегда. Томов стираются заглавия, Но в вышине горит звезда. Окликнуть их уже не в силе я — Не различаю ничего… Осталась в паспорте фамилия От славы предка моего. Авиатор Мой незнакомый дед, Мой предок легендарный, Завидую судьбе Твоей неблагодарной. Не отыскать морщин На пожелтелом фото. О, лучший из мужчин, Икар – дитя полёта. Это было так: ты, упрямо хмурясь, подходил к своей машине – «этажерке». Хрупкая конструкция напоминала воздушного змея, склеенного детьми. Но чудо свершилось – она взлетела. И ахала толпа, Крестился люд, толкуя… И капал пот со лба, И рвался крик, ликуя! Бесстрашный ангел мой В бензине и мазуте, От пошлости земной Ты поднялся до сути. Великий гонщик. Сумасшедший велосипедист. Скорость, скорость… «Какой же русский не любит быстрой езды…» Новый век набирает скорость. Всё быстрее, быстрее… Молитву сотвори За дерзостного брата. Живой метеорит, Душа огнем объята. Падучая звезда, О чём тебе молиться? В день Страшного суда — Сгореть или разбиться? Космонавты начала века, не отделенные броней от стихии, а вбирающие её в свои легкие, неотразимые авиаторы в кожаных шлемах. Цветы, и музыка, и улыбки женщин. И сообщения в газетах: «Сегодня утром произошла воздушная катастрофа…» Ты в небесах пари, Будь в вечности как дома, Мой Сент-Экзюпери, Мой предок незнакомый. Жизнь – праздник без конца И тяжкая работа. …Не разглядеть лица На пожелтелом фото. Полёт Как на загадочной картине, Что расплывается в слезах, Я вижу мальчика Бартини С мечтой безумною в глазах. А сердца стук в моторном шуме Замрёт и вздрогнет, как во сне… Следит испуганный Фиуме За странной птицей в вышине, Чья тень над улочкою узкой Кружит, как брошенный платок. Взирает авиатор русский На итальянский городок. И, словно письма из конверта, Летят по небу облака. Не зря горит в глазах Роберто Немой восторг ученика. Как мальчик взять с собою просит, Как прикрепляет к сердцу нить! И свой вердикт Судьба выносит, Что невозможно изменить… Не избежать беды и боли, Но всё равно: Да будет так! А самолёт на синем поле, Как рыцарей небесных знак. вернутьсяРоберт Бартини – советский авиаконструктор, сын барона Лодовико Бартини, мэра города Фиуме. |
