Первая ласточка Розина Феррарио[2] Девушка в небе, запах бензина, Это небесная роза – Розина. Сердце летящего аэроплана, Милая девочка – гордость Милана. Первая ласточка в небе весеннем… Стала бы ты вознесеньем, спасеньем? Гонки кончаются болью и взрывом… Лишь в небесах жить возможно счастливым. Кафе «Ротонда» 1914 Кафе «Ротонда» в роковом году. Ещё не встала центра Помпиду Дразнящая, кричащая громада. И вряд ли кто предчувствовал беду Над чашечкой густого шоколада. И приставал назойливый мотив, И огоньком горел аперитив, И анекдоты слушались вполуха… Но погибал в тоске Императив Германского трагического духа. А русский авиатор за столом, Забыв про свой тяжёлый перелом, Шутил, что он не зря сюда заброшен. И растворялись в дымке за стеклом И Эренбург, и Сутин, и Волошин. Кафе «Ротонда» в гибельном году, Как написал Рембо: «Сезон в аду», Но в ад ещё не открывались двери, Лишь на Соборе корчились в бреду Чудовищные каменные звери. И авиатор кофе наливал, С улыбкой Максу Линдеру кивал, Сошедшему с экрана на минутку. А лёгкий летний вечер навевал Загадочность и грусть на проститутку. Кафе «Ротонда» в голубом чаду, Шампанское, шипящее во льду, Глотал эстет с гримасой декаданса. А он всё звал горючую звезду В рыданиях цыганского романса. Он ничего ещё не понимал И, уходя по улице, хромал, Но полон был полётами, как птица… А Рок незримо меч свой поднимал, И мир сверкал, чтоб через миг разбиться. Родство Гордец в черкеске с газырями, Кому так браво козыряли, Курчавясь чубом, казаки, Мой тёзка, пишущий стихи, (Виолончели звук щемящий) Прищур мне подаривший пращур. Но неустанно день за днём Зачем я думаю о нём? Зачем легко и скрупулёзно Я представляю вечер звёздный, Когда с церковного двора Ушёл однажды в доктора (Ещё не мысля про потомство), Потом прославился по Томску (О, рыцарь медицины, в бой!) Дьячковский сын и прадед мой? Зачем нашла я сходства столько С собой и дочкой ссыльной польки (Отец – цыган, кровь горяча), Женой сибирского врача, Что с пылом дерзким и скандальным Сбежит с марксистом нелегальным Прочь от надёжных стен и крыш И эмигрирует в Париж. Юнец одесский, руки в брюки: Велосипеды, треки, трюки — Азарт спортсмена, игрока И взгляд бесстрашный свысока. О, притяженье к небу! Выше! Лишь авиатор небом дышит. Он дал мне страсть тягаться с ним И подарил свой псевдоним. Лёт через Альпы, без стоянок… Герой, любимец итальянок, Сгорал звездой, скользил живой По небу Первой мировой. Но с рвеньем (пусть не аспирантским) Зачем узнать, что был Сперанский, Сей мощный ум в моей родне, Что я ему и что он мне? Но в фотографиях копаться, Но ссылок, войн и оккупаций Зачем будить былую боль, Ища истоки чувств и воль? Родительского древа ветки, О, родичи, родные предки, Зачем обязана судьбой Всех вас всегда носить с собой? Все ваши жизни и сюрпризы — Как мне понятен риск актрисы: «В Москву!» – решила в тишине, А нежный инженер жене Во всём послушен. Бунт и шалость! Как это всё во мне смешалось — Дороги, поезда, столбы, Разрывы и узлы Судьбы. Прабабкино зеркало I. Прабабкино зеркало, Бездна времён, Где явь тихо меркла, И вспыхивал сон. Упрямого детства Таинственный страж, Стеклянный дворец мой, Старинный трельяж. Былое картиной Глядится из рам, Ложась паутиной На блеск амальгам. В моём Зазеркалье Души ипостась, Как в сказочном зале, Играет, троясь. II. Времён скоротечность И льдистая мгла, Пространств бесконечность За створкой стекла. Какие однажды Найду там миры? О, тайная жажда Запретной игры! Стеклянная влага, Иллюзий вода. О, тайная тяга Проникнуть туда, Где смутный, как отблеск На том берегу, Грядущего облик Провидеть смогу… Застыв без движенья Часами могла Ловить отраженья За гранью стекла. вернутьсяРозина Феррарио – первая итальянская лётчица. Училась в лётной школе фирмы Капрони, шеф-пилотом которой был Харитон Славороссов. |
