– Малого привезли, – в комнату Панова заглянул дежурный милиционер.

– Кого?

– Ну этого, Фёдора Косого, то есть Ермолкина.

– А, давай.

Субинспектор потёр ладонями глаза, возраст давал о себе знать – раньше и пяти часов для сна хватало, а теперь за восемь не высыпался. Да ещё квартира, которую он когда-то снимал, за революционные годы уменьшилась до комнаты, в ванную теперь очередь стояла, а кухня пропахла подгоревшим маслом.

Милиционер завёл мальчишку, сам встал у двери.

– Ты иди, – сказал ему Панов, – и дверь-то прикрой, а мы тут побеседуем.

Он дождался, когда створка лязгнет защёлкой, и улыбнулся подследственному. Улыбка у субинспектора была доброй и совсем не грозной. Пацан ему улыбнулся в ответ. Панов сразу отметил, что хоть лицо у этого Федьки и было с признаками слабоумия, но взгляд выдавал сообразительность.

– Колония имени Троцкого, – сказал он.

Улыбка у Федьки пропала, не от названия колонии, а от того, что разговор пошёл совсем не так, как он себе представлял. Прежде всего, мальчишка выяснил, за что его замели – мильтоны при нём не стеснялись, обсуждали и задержанного, и причину задержания. Барыга проклятый сдал, а солонка была из дома скрипача, где апостолы и Герман Осипович покойника оставили. Федька приготовился идти в несознанку, мол, солонку нашёл на улице, ну а если прижмут, то просто молчать. Радкевич ему как-то объяснил, что он, Федька, даже убить кого-то может, и ему за это ничего не сделают, потому что молодое советское государство несовершеннолетних не преследует. В худшем случае на перевоспитание пошлют, а оттуда всегда можно сбежать. Но дядька с добрым лицом ничего выпытывать не стал.

– За что, гражданин начальник? – спросил Федька.

Панов улыбнулся ещё шире. Если допрашиваемый начинал сам задавать вопросы, значит, равновесие душевное у него расшатано, надо только ключик подобрать.

– Отличное место, – сказал он, – там и кормят иногда, и уроки читают, и воспитывают, и трудиться дают. Чтобы, значит, ты свою вину искупил. А главное, природа там какая, кедры растут прямо за колючей проволокой, кругом тайга на тысячи вёрст и людей никого. Три недели в поезде – и ты на месте.

– Где? – оторопел пацан.

– В Благовещенске, где же ещё, туда только один паровоз ходит раз в месяц. Завидую я тебе, другой конец страны, дисциплина, строем ходить научишься, а потом в Красную армию возьмут и с китайцами сражаться пошлют, там ведь Китай рядом, рукой подать. Станешь героем и вину свою искупишь. Товарищ Троцкий всё продумал, раз нельзя несовершеннолетних судить, значит, такие условия создать нужно, чтобы ты каждый вечер раскаивался, а ночью рассвета с ужасом ждал. Так я следователю напишу, что ты во всём сознался, и как гражданина Пилявского убил, и как солонку у него украл, и что тебя надо не просто перевоспитывать, а сделать это раз и навсегда. А следователь Введенский к моим словам прислушается, и все, мой дорогой Фёдор, будут в выигрыше. Кроме тебя, тут я погорячился.

– Не убивал я никого, – буркнул Фёдор. Идея с колонией Троцкого ему совершенно не понравилась, из-за колючей проволоки да из Китая не убежишь. Где находится Китай или Благовещенск, парень не знал, но у мильтона нашлась карта, и он сейчас тыкал в неё пальцем. Расстояние и вправду выходило огромное, считай, до другого конца света.

– Ну как не убивал, гражданин Абдуллаев тебя опознал, про солонку Пилявского всё поведал, а ещё домработница тебя узнала, сказала, что ты в тот вечер вместе с матерью у учителя музыки был. Мать-то, небось, подсадная, то есть ненастоящая, нанял её? Женщину мы искать не будем, ты ведь всё равно про неё не расскажешь, а виновного найти надо. И мы тебя, Фёдор, нашли.

Федька задумался. Он дураком не был и сдавать Радкевича не собирался – Герман Осипович был человеком опасным и мог и Фёдора, и всех его родственников порешить из мести. И апостолов Петра и Павла тоже впутывать не хотелось, по той же причине. Пацан было решил, что можно сдать Люську, а та уж пусть наговаривает на кого хочет, но тут же передумал, та всех обязательно сдаст, апостолы прознают, и из Федьки лоскутов нарежут. Внезапно его осенило, как надо поступить.

– Если скажу, кто это сделал, – спросил он, – какой мой выигрыш?

– Год колонии под Москвой, из которой ты наверняка сбежишь, – пожал Панов плечами. – Это если не обманешь. А пока посидишь в коммуне Дзержинского, что на Дорогомиловской заставе, там тебя подкормят и одёжу новую дадут.

– Я имени этого человека не знаю, – Фёдор захныкал, потёр грязным кулаком глаз, – он меня заставил. Огромный такой, ручищи здоровые, волосы светлые, на руке котлы. Сейчас я вам его подробно опишу, гражданин начальник, и расскажу, как он над музыкантом зверствовал.

Панов кивнул и занёс карандаш над листом бумаги.

Рабочая суббота закончилась для Сергея в час дня. Сима, стараясь не смотреть на молодого человека, выпалила, что его ждёт Коробейников, и убежала так резво, что Травин за ней не поспел. А когда зашёл в приёмную, машинистка отгородилась от него бумагами и папками. В кабинете заведующего стоял милиционер, молодой парень в форме, покачиваясь с пятки на носок и заложив руки за спину. Коробейников сидел за столом, стуча папиросой, из которой от этого высыпался табак.

– Вот, пожалуйста, – сказал он, едва Травин показался в кабинете, – берите голубчика. Сергей, ты опять в неприятности впутался? Следователь тебя желает видеть.

– Субинспектор, – поправил завгара милиционер, – велено доставить немедленно.

– Что скажешь?

– А что, – Сергей пожал плечами, – «Паккард» я доделал, пока работы нет, могу и съездить.

– Может он, – Коробейников раздражённо хлопнул ладонью по столу, – одолжение делает. Узнаю, что ты впутался в тёмные делишки, выгоню к чёртовой матери.

Милиционер деликатно кашлянул.

– Так я гражданина увожу? – спросил он.

– Да, с глаз моих долой. Но через лестницу в переулке, не хватало ещё, чтобы работники пялились.

Работники пялились. Пахом Кузьмич, тот неодобрительно крякнул, а счетовод Сидоркин расцвёл, глядя, как Травина ведут под конвоем. Возле крыльца дежурил извозчик, прячась от мелкого летнего дождя под плащом, стоило милиционеру и задержанному занять места, он взмахнул вожжами, и повозка полетела по Домниковке к Краснопрудной улице. Милиционер ждал, когда гражданин начнёт вопросы задавать и возмущаться, что его задержали, но Травин молчал, подставляя лицо каплям, летящим с неба.

Возле каланчи повозка остановилась, и Сергей, не дожидаясь команды милиционера, спрыгнул на землю.

– К Панину? – уточнил он.

– К Панову.

– Пятнадцатая комната.

Милиционер кивнул. Он провёл Травина по коридору, постучал в дверь, доложил, что задержанный доставлен, впустил Сергея внутрь и ушёл. Панов сидел в кабинете один, он что-то рисовал на листе бумаги, при виде Травина кивнул на стул.

– Присаживайтесь, Сергей Олегович. Несколько минут придётся обождать.

Ждать пришлось недолго, в дверь постучали, и в образовавшуюся щель просунулась физиономия Тимофея Шмалько. Агент зачем-то подмигнул субинспектору, запустил в комнату двух милиционеров, которые встали за стулом, на котором сидел Травин, а потом втолкнул в комнату Федьку.

– Не бойся, Фёдор, – Панов достал из ящика газету, перочинный нож и карандаш, – проходи вот сюда, к моему столу, и отвечай внятно. Узнаёшь этого человека?

– Да, – Федька закивал, – узнаю, это он.

– Погоди, не торопись. Так значит, этот человек нанял тебя, чтобы ты отвлёк внимание Пилявского Льва Иосифовича, а потом, когда тот впустил его в дом, убил упомянутого гражданина Пилявского?

– Конечно!

Пацан не колебался ни секунды, за спиной этого здоровяка стояли два милиционера, на него мильтон глядел строго, а на Федьку – с участием, значит, он, Федька, всё правильно сделал.

– Ну и отлично, – почему-то обрадовался Панов, – а вы, гражданин Травин, убивали Пилявского Льва Иосифовича?