– Как не нужен будет, кончите. Только тихо, тюкнули по голове и в речку, без жестокостей.

– Так малец же, – попытался возразить Петя, но получил от брата подзатыльник.

Зуля что-то замычал.

– А ты, болезный, возвращайся домой и учись рисовать, – Герман вернулся за стол, хлопнул ладонью, – у нас тут не богадельня, пользу приносить надо. Вы двое, через полчаса выезжаем, приготовьтесь.

Федька вместо того, чтобы наматывать круги по узким сокольническим улочкам, купил в лавке еды, забрался на дерево, росшее на углу Ермаковской, и заработал челюстями. Дома кормили не то чтобы впроголодь, но столько, сколько после отца оставалось, так что троим братьям приходилось часто голодными спать ложиться. Хорошо хоть сейчас он при деле, может и своим кое-что подкинуть, и себе брюхо набить, а раньше совсем беда была. На дереве Косой просидел почти час, а потом слез, достал из кармана пионерский галстук и пошёл на дневной сеанс в кинотеатр «Русь», который на Русаковской улице. Попасться второй раз он не боялся, и в первый-то обошлось бы, да дворник, гнида, отомстил. И уж точно никто не будет искать пионера, они, как известно, не воруют и всем остальным детям – пример.

В кинотеатре крутили иностранный фильм «Три пройдохи», пианист за роялем играл, не попадая в ноты, но Федьку это не волновало, всего за тридцать копеек он мог увидеть другую жизнь, весёлую и беззаботную, пусть даже одевались люди в этой жизни по-чудному, как в тех книжках, которые он читал. После сеанса Косой спрятался под креслами и уже без билета посмотрел другой фильм, а потом ещё один, и только тогда решил, что вот теперь можно поужинать и переночевать, а уже с утра заняться старухой. На улице вечерело, зажигались фонари, нарядная публика спешила на новый сеанс. Федька смешался было с толпой, но вдруг остановился.

Мимо него шла та самая лахудра, которую Травин тискал, и не одна, а с каким-то фраером. Федька проследил за парочкой влюблённых только до контролёра, дальше его не пустили, а попытки проскользнуть мимо барьера провалились, Косого поймали и за ухо вывели из кинотеатра. Билетов на сеанс не осталось, и вообще, тратить полтину пацану было жалко. Хотелось пожрать и выспаться, но Федька пересилил себя и что есть мочи дунул обратно на Генеральную, доложить братьям-апостолам. Ну а если их там не будет, значит он, Федька, сделал что мог.

Сима к свиданию с Пыжиковым приготовилась кое-как, настроения куда-то идти не было совершенно. С утра поцапалась с соседкой по квартире из-за чайника, та вдруг решила, что женщина пользуется её посудой, оставленной в кладовке, приспособленной под общую кухню, и высказала всё, что думала и не думала. Машинистка в долгу не осталась, дело почти дошло до мордобития, но тут вмешался муж соседки и разнял двух беснующихся дам.

Ну а поскольку конфликт логического завершения не получил, осталось чувство недосказанности, платье Сима гладила с ожесточением, так, что чуть было не прожгла, и в конце концов уронила утюг вместе с примусом. После этого женщина села на кровать и зарыдала, жизнь казалась несправедливой и прожитой зря. Но к шести часам вечера она взяла себя в руки, догладила платье, завила кудряшки и поехала в Сокольники, только не в парк, а к кинотеатру – там они с Пыжиковым договорились встретиться.

От Божедомки, где она жила, до Русаковской улицы общественный транспорт напрямую не ходил, сначала надо было сесть в восьмой трамвай, доехать до Каланчёвской площади и уже там пересесть на другой, идущий по Краснопрудной, или идти пешком. В трамвае, как всегда, царила толчея, женщине отдавили ноги и испачкали почти новые туфли, купленные в кооперативном магазине, да ещё какой-то подросток попытался сумочку вырвать. На трамвайной остановке возле Каланчёвской площади стояла длинная очередь, штурмом бравшая каждый вагон, извозчики по случаю выходного дня ломили такие цены, что легче лошадь купить, поэтому к дому номер двадцать три на Русаковской улице Сима подошла уставшая, злая и замерзшая. Пыжиков стоял возле входа, держа в руке дохлый букетик.

– Идём, – скомандовала машинистка и первой прошла в фойе. – Грабли убери и веник свой.

Семён, только попытавшийся обнять её за талию, отдёрнул руки.

– Перекусим? – предложил он неуверенно, до сеанса оставалось двадцать пять минут, и публика вовсю развлекалась возле буфета. – Газированная вода, пирожные?

– Пирожное я возьму, – решила Сима, – а газировки не хочу. Водку здесь наливают?

Зачем она это сказала, женщина и сама не знала, водку Сима пила два раза в жизни, запах и вкус спирта ей совершенно не нравились. Крепче пива в кинотеатре ничем не торговали, женщина уже было повернулась, чтобы уйти, но Пыжиков её остановил.

– Сей момент, сейчас всё будет, – сказал он, исчез и через несколько минут появился, загадочно улыбаясь.

В стакан с содовой водой полилась прозрачная жидкость из бутылки, Сима выпила залпом, заела пирожным. Если не привередничать, напиток был похож на шампанское.

– Ещё, – распорядилась она.

Пыжикова упрашивать не пришлось, он налил женщине чистой водки до краёв, пододвинул тарелку с кремовыми трубочками. Машинистка хотела было возразить, но потом махнула рукой, решительно опустошила стакан одним махом, ойкнула, посмотрела на Семёна осоловевшими глазами. Хорошее настроение накатывало стремительными волнами, смывая неприятности.

– Так-то лучше, ну что, где этот фильм?

В начале сеанса она смеялась и комментировала то, что происходило на экране, так что её несколько раз гневно отчитали, а потом пришёл контролёр и провёл их на угловые места, в самом конце зала за колонной, чтобы другим зрителям не мешали наслаждаться забавными приключениями призрака из «Мулен-Руж». Их бы вообще вывели из зала, но Пыжиков кое-как договорился, а потом, воспользовавшись мнимым уединением, разошёлся и лапал женщину везде, где мог дотянуться. Сима вяло отбивалась, Семён был настойчив и, даже когда она засопела, уронив голову на грудь, своих попыток не оставил. Машинистка проснулась, когда народ почти вышел из зала. Действие спиртного постепенно проходило, она попыталась подняться, но мир покачнулся, усаживая Симу обратно в кресло, и только в этом положении успокоился.

– Ещё останемся или в столовку пойдём? – предложил Пыжиков.

– Нет, домой, – женщина мотнула головой, отчего мир снова закружился вокруг неё. – Что-то мне нехорошо. Не сегодня, Семён.

Пыжиков обескураженно потряс головой, потом сообразил, что с женщинами нельзя так прямолинейно обращаться.

– Серафима, я желаю вас, я так долго этого ждал, – возвышенным тоном сказал он, пытаясь её обнять, – будьте моей навсегда. Не отказывайте в чувствах.

Симе стало смешно, если бы не тошнота и вновь накатившее мрачное настроение, она бы расхохоталась.

– Ты мне, Пыжиков, противен. Руки не распускай, я домой пошла.

– Как же так? – Семён слегка оторопел. – Ты же сама соглашалась. И мы целовались.

– Мы с тобой? – Сима обернулась, её подташнивало. – Что ты мелешь, дурак, чтобы я с тобой целовалась, да никогда такого не было.

В Пыжикове поднималась злость, она бурлила, била в мозг и требовала решительных действий. Пока он боролся сам с собой, машинистка наконец поднялась и направилась к выходу. Молодой таксист решительно попытался обнять неудавшуюся пассию за талию, получил по рукам, а потом по щеке. И поплёлся следом, сжимая кулаки.

Травин в понедельник встал попозже, в половине девятого, и отправился на работу пешком. По пути он размышлял о прошедшем дне. Званый обед у Лацисов оставил двоякое впечатление, с одной стороны, кормили там действительно вкусно и обильно, а с другой – то, что им попользовались и как ненужную вещь выкинули, было неприятно. Хоть Кольцова его и предупреждала, что ничего серьёзного между ними нет.

Шёл Сергей не торопясь, потому что с этого понедельника находился в законном отпуске – Советская Россия предоставляла трудящимся гражданам две недели в год, против шести дней в капиталистических странах, и платила за эти дни деньги. Их Травин и собирался получить у Коробейникова, а точнее, в кассе. Когда он заглянул в приёмную, на месте Олейник сидела Ливадская и лихо барабанила по клавишам двумя пальцами.