Сегодня День благодарения! Это доходит до меня, когда я выхожу из воспоминания Грейс. Когда мы только-только обнаружили, что заперты здесь, Грейс выдвинула один из ящиков кухонного буфета и достала из него календарь. И, когда утром она отмечала в нем очередной день, это служило для меня сигналом того, что она готова начать ежедневную тренировку по прыжкам. Как же я мог не заметить, какой сегодня день?

Неудивительно, что Грейс так расстроена. Ведь сегодня начинается второй сезон праздников, который ей придется провести без родителей, который она будет вынуждена провести взаперти в моей берлоге без надежды на то, что это когда-либо закончится.

Я не американец – и День благодарения для меня ничего не значит, – но даже я понимаю, какая это для нее трагедия. Я только не знаю, что, черт возьми, мне с этим делать.

– Хочешь, приготовим тыквенный пирог? – спрашиваю я, потому что в своем воспоминании она думала именно о нем. А также потому, что с нашими кулинарными талантами нам точно не удалось бы приготовить индейку.

– Я не умею готовить тыквенный пирог, – отвечает она, и, хотя это отрицательный ответ, он показывает, что я на верном пути. Это первые слова, которые она сказала мне за весь день.

– Разве это может быть трудно? – парирую я. – Немного тыквы, немного сахара… – Ведь надо полагать, в пироге должен быть сахар. – Румяная корочка. У нас все получится на раз-два. – И я щелкаю пальцами.

Она смеется невеселым смехом сквозь слезы, который бьет меня куда-то в солнечное сплетение.

– Наверняка это сложнее, чем кажется.

– Так давай выясним, насколько это сложно. – Я встаю и протягиваю ей руку. Она просто смотрит на нее, переводя взгляд на мое лицо и обратно. Затем наконец берет ее и позволяет мне помочь ей встать. – Но для этого тебе придется пустить меня на кухню.

– Ты уже и так на моей стороне комнаты, – отвечает она. – Одним часом больше, одним меньше.

– Полностью согласен.

– Я с самого начала хочу официально заявить, что, на мой взгляд, это будет полный провал, – замечает она, когда мы направляемся на кухню.

– Кому какое дело? – Я пожимаю плечами. – Ведь нас тут только двое. И я все равно не пойму, хорошо он получился или нет.

Она на секунду задумывается.

– Дельное замечание.

– У меня всегда дельные замечания, вот только ты обычно бываешь не в том настроении, чтобы прислушиваться к ним, – говорю я ей. – К тому же, кто знает? Когда мы закончим работу, у нас может получиться восхитительный пирог.

– Лично я многого от него не жду.

Она открывает буфет и достает банку консервированной тыквы, сгущенное молоко без сахара, которое кажется мне чем-то вроде дерьма, специи, сахар и муку.

– Может, это все-таки хорошая идея, – изрекаю я, глядя на ингредиенты, хотя понятия не имею, что с ними делать. – Может, ты и получишь зачет.

Грейс коротко смеется, идя к холодильнику.

– А что случилось с твоими беспредельными уверенностью и энтузиазмом?

– Оказалось, что они все-таки имеют свои пределы.

Это вызывает у нее уже больше убедительный смех – как я и рассчитывал.

– Итак, что именно мы будем со всем этим делать? – спрашиваю я.

– Нам повезло. На задней части банки консервированной тыквы есть рецепт. – Она поднимает банку и добавляет к ингредиентам на кухонном столе упаковку яиц и сливочное масло.

– Вообще-то это смахивает на жульничество, – фыркаю я, хотя в глубине души не могу не признать, что на самом деле испытываю облегчение. – Лично я планировал импровизировать.

– О, у нас будет масса возможностей импровизировать, – отвечает она, закатив глаза. – Ведь у нас нет рецепта румяной корочки.

– Да, это похоже на серьезную проблему. – Я смотрю на пакет с мукой, имеющий весьма грозный вид. – Хотя разве есть какой-то закон, предписывающий пирогам иметь корочку?

– Без румяной корочки пирог не пирог, Хадсон. – Она качает головой: – А просто… фрукты.

– Хмммм. – Я делаю вид, будто обдумываю ее слова. – Пожалуй, это звучит убедительно.

Она достает большую миску.

– Вот именно. Хотя, строго говоря, тыквы – это не фрукты, а бахчевые.

Я мысленно повторяю ее слова несколько раз.

– Если честно, я не имею ни малейшего понятия, что это значит.

– Это значит… – Она качает головой и смотрит на меня с невеселой улыбкой: – Не важно. Это различие не имеет значения для пирога.

– Тогда зачем мы вообще об этом говорим? – спрашиваю я. – Разве нам и так не предстоит чертовски трудное дело, раз у нас нет рецепта румяной корочки для этого пирога и нам надо откуда-то взять его – хоть с потолка?

– Да, – соглашается она. – У нас и так забот полон рот.

Но она не сдвигается с места, а продолжает стоять рядом со мной, и мы оба пялимся на ингредиенты.

В конце концов я прочитываю всю информацию о каждом ингредиенте по меньшей мере три раза.

– Ну и? Мы сделаем это или нет?

– Не торопи меня, Вега. Мне надо мысленно подготовиться.

– А, ну да. – Я вскидываю руки в знак капитуляции. – Кто я такой, чтобы торопить гения.

Чтобы дать ей больше времени, я подхожу к холодильнику и беру бутылку воды.

– Думаю, ты хочешь сказать не торопить гения, а торопить катастрофу.

Я пожимаю плечами:

– Те же яйца, вид сбоку.

– Думаю, ты хотел сказать – та же тыква, вид сбоку.

– У тебя что, жар и бред? – Я изображаю ужас. – По-моему, тебе следует признать, что игра слов – это исключительно моя епархия.

– Хорошо. – Она показывает мне язык. – Но, когда тебе станет скучно, не беги ко мне, чтобы плакаться в жилетку.

Затем она закатывает рукава и высыпает в миску довольно много муки.

В воздух поднимается белое облако, от которого мы оба начинаем задыхаться.

– Ну, думаю, пока все идет как надо, – говорю я, наконец отдышавшись. – Что теперь?

– Масло?

Я приподнимаю бровь:

– Это вопрос или утверждение?

– Понятия не имею. – Она улыбается мне.

Я беру пачку масла и разворачиваю ее.

– Ладно. Была не была. – И готовлюсь бросить масло в муку.

– Погоди! – Теперь Грейс уже смеется по-настоящему, и это так не похоже на ту Грейс, которая пару минут назад уныло сидела на диване, что меня захлестывает облегчение. Я не имею ни малейшего представления, как печь пирог и как готовить для него румяную корочку, но я готов делать это целую вечность, если только Грейс при этом будет улыбаться, как она улыбается сейчас. Я точно не знаю, что это говорит обо мне – или о нас, – но об этом мне надо будет подумать позже. Приготовление пирогов – это на удивление тяжелая работа. – Нам надо разрезать его, чтобы получить корочку.

– Ты думаешь, я понимаю, что это значит?

– Это значит… – Она качает головой и берет у меня масло. – Не важно. Просто смотри и учись.

– У знатока, – невозмутимо договариваю я.

– Вообще-то если кого-то из нас двоих и можно назвать знатоком, то да, это я.

– Ты права. – Я смотрю, как она нарезает масло на маленькие квадратики и руками смешивает их с мукой. – Я думал, ты не знаешь, как это делается.

– Ну, я сто раз видела, как это делает моя мама. Но я понятия не имею, правильно ли я отмерила муку и масло. Полагаю, в конце концов у нас получится либо настоящая румяная корочка, либо детский пластилин для поделок на основе муки, так что как бы дело ни обернулось, мы будем в выигрыше.

– Детский пластилин? – с опаской спрашиваю я. Вообще-то это не вселяет уверенность в своих силах, если речь идет о готовке.

– Не бери в голову. – Она подходит к мойке, наливает в мерный стаканчик воды, затем медленно добавляет ее к смеси муки и масла, пока не получается шарообразная плотная масса.

– Это и есть тесто? – спрашиваю я, заглянув в миску, когда она наконец перестает месить.

– Это нечто, – отвечает она, ткнув в этот ком пальцем. – Думаю, очень скоро мы выясним, тесто это или нет.