Помощь в поиске преступников, помощь в осуществлении правосудия, охрана порядка, работа с тюрьмами и каторгами. Все это очевидно относилось скорее к полиции, чем к армии, поэтому подобная реформа в общем-то тоже не стала большой неожиданностью.

Что касается больших морских учений — действия морпехов были тут только одним их эпизодов — то прошли они в целом согласно плану. Наш флот тут на юге пока был не слишком силен, но вполне достаточен, для борьбы с османами. Уже был заложен на стапелях еще один «Фельдмаршал», который должен был вступить в строй в 1833 году плюс осуществлялись работы по переделке имевшихся парусных линейных кораблей под смешанный парусно-винтовой движитель. В случае войны нам было, чем встретить супостата.

Остаток же времени до конца года я провел с семьей. Мы гуляли по берегу моря, кидали в воду камешки, рисовали, катались на яхте, а по вечерам пили изготовленный на винодельнях брата мускат. А иногда — коньяк.

— А теперь маленькое чудо! — Ректор махнул рукой, ассистент опустил рубильник и на импровизированном лабораторном столе засиял сразу десяток электрических ламп. Со стороны зрителей, коими в этот сырой декабрьский день стали венценосные обитатели Ливадийского дворца, послышались восхищенные возгласы. Дети, которые тоже присутствовали на демонстрации, так и вовсе, испытали неподдельный восторг. — Один лампа заменяет сразу сотню обычный свечка!

Михаил Яковлевич Фарадей, прожив уже добрых пятнадцать лет в России, тут женившись на местной женщине и нарожав детей, вполне сносно говорил на русском языке. Только когда волновался, начинал вновь по английской привычке «терять» окончания.

— Прекрасно! — Высказав общее мнение я нисколько не лукавил, не помню точно, когда появились первые осветительные лампочки в той истории, но по ощущениям мы опережали ту науку лет на тридцать-сорок. Во всяком случае по части электричества. — Михаил Яковлевич расскажите благодарным зрителям об устройстве вашего изобретения.

Очевидно, называть представленные образцы изобретением Фарадея было определенным преувеличением. Над ним трудился целый коллектив из двух десятков ученых и их студентов, ну и я без ложной скромности могу сказать, что сэкономил изобретателям пару лет жизни, сразу приказав двигаться в сторону использования вакуумной среды и угольных нитей в качестве источника света.

— Конечно, ваше императорское величество, — ученый изящным жестом ухватил указку и принялся рассказывать принцип действия ламп. — Электрическая лампа представляет собой запаянную стеклянную колбу, из которой специальным насосом был убран весь воздух. Внутрь заведены два провода между которыми расположен угольный стержень. Уголь для него определенным образом обожжен с некоторыми металлами для придания ему большей крепости. Мы пускаем электрический ток, он проходит сквозь стержень, и из-за высокого сопротивления материала уголь начинает разогреваться и светиться.

— А зачем в колбе вакуум? — Как прилежный ученик Саша сначала поднял руку и, только дождавшись кивка от Фарадея, задал вопрос. Собственно, только наследника из всех детей и интересовала техническая часть вопроса, мелкие же были просто рады увидеть что-то необычное.

— Как вы можете знать, ваше императорское высочество, — ученый явно был рад такому интересу, и он даже не пытался скрывать, что от всего перфоманса получал искреннее удовольствие, — процесс горения является ничем иным как быстрым окислением, сиречь химической реакцией кислорода с каким-нибудь другим веществом. Если внутри колбы будет обычный воздух, то угольный стержень под действием температуры вступит в реакцию с газом и быстро придет в негодность.

Мой электротехнический институт еще в 1827 году стал базой для образования в столице полноценного политеха. Как уже не раз говорилось, технических кадров России не хватало просто ужасно, поэтому в открытии данного вуза не было ничего удивительного. При этом Петров пошел на повышение, а его место в качестве директора электротехнического института занял именно Фарадей. Впрочем, к концу 1832 года Петров уже был вынужден отойти от дел по состоянию здоровья — старику было к этому времени прилично за семьдесят — а место ректора политеха в итоге занял еще один выходец из электротехнической кузницы кадров — Шиллинг Павел Львович. Тот, который занимался усовершенствованием телеграфного аппарата и создал азбуку Шиллинга.

— Благодарю за объяснение, — кивнул Саша.

В этот момент одна из горевших на столе ламп мигнула несколько раз и погасла.

— К сожалению, технология пока не отработана, — явно смущенный таким поворотом Фарадей вновь начал говорить с акцентом. — Но зато мы можем быстро менять лампа, даже не убирая электрический ток.

Ученый одним движением надел на руку толстую перчатку, выдернул перегоревшую лампу из цоколя — я сначала предложил привычный по будущему винтовой цоколь, но он оказался слишком сложным для местных реалий, поэтому пока остановились на штепсельном — и оперативно вставил на ее место новую.

— На сколько времени хватает лампы? — Задал я самый главный вопрос. Вторым по важности была цена, но все же без нормального жизненного цикла даже очень дешевая лампа — а дешевой она поначалу очевидно не получится — будет никому не нужна.

— По-разному, ваше величество, — не очень уверенно ответил Фарадей. — В среднем — полтора-два часа. Иногда существенно долго, иногда — вот как сейчас было.

Я поморщился внутри, стараясь не показывать свои отрицательные эмоции. Птенцы Петрова были еще только в самом начале очень длинного пути, и ругать их за это было как минимум глупо. Как ругать маленького ребенка за то, что он не умеет ходит. Придет время — научится. Вот только времени у меня — вернее у всего человечества — было как раз в обрез. Где-то в космосе летела здоровенная каменюка, и для выживания вида стоило бы поторопиться с научными достижениями.

Иронично, что самые существенные достижения у нас пока в военном деле. И в пушках, и в винтовках мы опережаем время лет на тридцать-сорок. А вот со всей остальной наукой далеко не все так радужно.

Я встал со своего места, подошел к столу и взял в руки теплую еще лампочку. Выглядела он странно. Кондово. Толстое стекло, формой напоминавшее советскую майонезную баночку, толстые же ножки, на которых были видны остатки разлетевшегося от температуры угольного стержня. Толстого. Нитью это мог назвать только очень большой оптимист. И подсказать своим ученым, в каком направлении им двигаться, я естественно тоже не мог. Просто сам не знал.

— Нужно увеличить срок жизни ламп хотя бы в сто раз, — прикинув навскидку, как часто я был бы согласен менять лампочки, с учетом того, что большинство людей все еще пользуются в быту свечами, а керосин только-только начинает завоевывать рынок. В любом случае к тому, что одну лампу можно вкрутить и забыть о ней лет на пять, тут все равно пока не привыкли, так что и ста пятидесяти — двухсот часов работы будет совершенно точно достаточно для бешенного коммерческого успеха.

— Я понимать, ваше императорское величество, — кивнул Фарадей. — Это позволит продать очень много дешевых ламп. Тысячи.

— Миллионы скорее, — я сморщил нос пытаясь осознать потенциальный рынок. — А в будущем и сотни миллионов. Вы понимаете, профессор, как это важно.

— Да, — кивнул Фарадей. Он, не смотря на весь налет русскости, в глубине оставался англичанином, и потенциальную выгоду чуял за версту. Впрочем, тут ее различить мог бы даже самый последний идиот.

— Лампы, провода, электрогенерирующие заводы… Обслуживание всего этого хозяйства… Миллионы рублей. — Я выразительно посмотрел на ученого. Намек был более чем прозрачен: о том, что я не жадничал, и работающие на меня ученые всегда получали долю со своих изобретений, знал в общем-то каждый интересующиеся. Тот же Петров только с доли завода телеграфных машин за прошедшие двадцать лет получил дивидендов на восемьсот тысяч рублей. Севергин к концу жизни и вовсе сделался миллионщиком. Огромные деньги!