От имени жильцов дома 8 по улице Краснознаменной,

с уважением,

А. Камарзин.»

Адрес показался изумленному Кметову знакомым, и через секунду он понял, что он сам живет в доме 8 по улице Краснознаменной и что номер его собственный квартиры 65. Выходит, студент Камарзин, дерзнувший отправить такое письмо начальнику районного жома, его сосед по подъезду. После того, как Кметов немного пришел в себя, его взяла тяжкая задумчивость. Хоть он и не участвовал в жизни дома, он прекрасно знал, какой силой обладает анафема, объявленная общим собранием жильцов. Такую анафему объявляли не просто так, а за длительные козни и произвол, и жертвами ее становились обычно работники ЖЭКов. Собственно, анафема жильцов была основной причиной их смерти: то съедали их вскоре после этого черви, то проваливались они в сортир, то съедали их черви после того, как проваливались они в сортир. Но для анафематствования должен был сначала быть доказан факт произвола. Кметов, однако, не помнил, чтобы с водой у них в доме были какие-нибудь перебои. Кажется, у него появился шанс проверить все лично.

Дома он перво-наперво отправился в ванную и открыл краны. Вода текла, тек и сок. Кметов набрал его в стаканчик и попробовал на вкус. Сок был отменный. Зноем, пляжем, роскошью пахнуло от него. Кметов тщательно прикрыл за собой дверь и спустился на первый этаж. Так и есть, дверь с номером 61 располагалась в центре. Он позвонил. Долго никто не открывал, и Кметов уже собирался уйти, как вдруг услышал, что кто-то вошел в подъезд. На ходу вошедший звенел ключами, и когда он приблизился, Кметов увидел перед собой коренастого молодого человека, черноволосого, с широким, калмыцкого типа рябоватым лицом. В руках у него была тяжелая студенческая сумка. Кметову он был знаком: сталкивались изредка на лестнице и обменивались приветствиями. Узнал и тот Кметова: остановился возле двери и довольно дружелюбно поздоровался. Сумку он поставил на пол и теперь стоял, спокойно рассматривая Кметова и держа ключи наготове.

— А я вот к вам, господин Камарзин, — с улыбкой сказал Кметов. — Час поздний, так я думал, вы уже дома.

— Я обычно прихожу в это время, — отозвался Камарзин. У него была привычка, отвечая, сильно хмуриться, точно он задумывался над каждым своим словом. — Занятия заканчиваются в восемь.

— Так поздно? — сказал Кметов.

— Да, сессия скоро, — обронил Камарзин, с некоторым колебанием отпирая дверь.

Квартира Камарзина была еще меньше кметовской. Хотя такое впечатление, возможно, возникало из-за общей запущенности: в коридоре кипы старых газет, в комнате — разбросанная одежда, на единственном столе — неубранные тарелки с остатками еды, всюду окурки и тяжелый дух непроветренного, накуренного помещения.

— Не снимайте обуви, — сказал Камарзин, словно утверждая первоначальное впечатление. — У меня тут не прибрано.

Кметов остановился посреди комнаты, пытаясь найти слова, с которых стоило бы начать.

— Вы по поводу моей жалитвы? — просто спросил Камарзин, ставя свою сумку в угол.

— В общем, да, — облегченно подтвердил Кметов. — Дело в том, что…

— Вы работаете в жоме, — сказал Камарзин уже из кухни, где он, судя по звуку, ставил на плиту чайник.

— Да, — ответил Кметов.

— Весь дом уже об этом знает, — сказал из кухни голос Камарзина. — Чай будете?

— Буду, — сказал Кметов.

Они сидели на кухне и пили чай.

— Вот я и решил зайти лично, — закончил Кметов.

Камарзин, нахмурившись, смотрел в свою чашку.

— У меня был тяжелый период тогда, — сказал он. — Мятохся душею, как говорится. Сейчас, правда, не лучше, сессия скоро. Но тогда — особенно тяжелое выдалось время. Запил бы, если б мог. Душа горит. — В его глазах зажегся какой-то огонек. — Это ведь что творят!.. Целые города — без воды. — Тут он заметил сидящего Кметова и разом успокоился. — Ну да, вам чего рассказывать…

— Я был недавно назначен, — сказал Кметов. — Весь отдел мешками завален.

Камарзин внимательно посмотрел на него.

— Много пишут? — коротко спросил он.

— Меня только недавно назначили, — поколебавшись, ответил Кметов. — Сейчас составляю свой первый квартальный… и решил зайти к вам. Проверить, так сказать, лично.

Камарзин удивленно поднял брови.

— Так ведь вы уже все решили, — произнес он.

— Да?

— Ну да. Как вас вселили, так и воду дали, и сок стал просто отличный. Я даже ребятам загоняю по рублю за стакан. Запивка отменная. Кстати, может, будете? У меня оставалось на донышке…

— Я не пью.

— Это зря. Работа у вас нервная, враз сгорите.

— Кто вас научил такие письма писать? — спросил Кметов. Он не ожидал такой резкости в своем тоне.

Камарзин, нахмурившись, смотрел в свою чашку. Кметов вдруг ощутил себя Домрачеевым, ему стало неприятно самого себя.

— Вы понимаете, что делаете? — тихо, волнуясь, спросил он. — Существует строгая форма при письменном обращении к властям, а вы позволяете себе такие выходки.

Камарзин поднял на него глаза. В них опять был тот самый огонек.

— Вы не волнуйтесь, Сергей Михайлович, — так же тихо произнес он. — Просто у меня тогда период был тяжелый. Сердце горело. Оно и сейчас горит. Не могу на это все смотреть. Как люди мучаются. Как цены на воду растут. Как гонят для нас этот сок, а килограмм апельсинов в магазине триста рублей стоит.

Кметов поднялся.

— Вот, — сказал он и положил на стол перед Камарзиным листок бумаги. — Вот ваша жалитва. Ходу ей я не дам. Спасибо за чай.

— Вы не волнуйтесь, — сказал ему в спину тихий голос Камарзина. — Я больше жалитв писать не буду.

Кметов повернулся, чтобы посмотреть на него. Камарзин сидел и, нахмурившись, смотрел в свою чашку.

Дома Кметов принялся расхаживать по комнате. Раньше у него такой привычки не было. Он ходил по комнате и разговаривал сам с собой.

— Сердце у него горит, — бормотал он. — А ты не мятись душею, не мятись. Соку вон попей, уж он охладит. А то гляди, какой горячий. Студент!..

Раньше у Кметова такой привычки не было. За стенкой ругались соседи, ругались, кажется, давно, но до Кметова это дошло только что. Он запнулся и стал прислушиваться, чувствуя, как внутри нарастает зудящее раздражение от этих громких сварливых голосов.

— Чуть ли не каждый день грызутся, — вырвалось у него в сердцах, и он вновь заходил по комнате. — Не могут жить мирно. Соседюшки!..

Он и сам не заметил, как оказался в ванной и стал жадно, самозабвенно глотать сок прямо из-под крана. Зной, полосатые зонтики, кубики льда в стакане, апельсиновый сок как ингредиент каких-то невиданных коктейлей. Раздосадованный еще больше, он лег в постель и уснул назло непрерывающейся сваре за стеной.

Утром Кметов открыл глаза и после знойного песка, пестрых зонтиков, загорелых людей, что снились ему всю ночь, уткнулся взглядом в оконное стекло, усеянное снаружи радужными капельками дождя. Снаружи было еще темно, горели фонари и шел дождь. Он шел всю ночь, но сон Кметова претворил его шум и бульканье в шум и бульканье океанских волн. Кметов лежал на берегу и просеивал сквозь пальцы песок. Он бы уснул под этот равномерный шум, если бы уже не спал. Неподалеку группка играла в волейбол, среди них был, кажется, Домрачеев. Песок был белый, легкий, сыпкий. Коралловый, с удовольствием выговорил Кметов во сне. Уже надо просыпаться, уже гудок скоро, сегодня сдавать квартальный отчет, а ощущение этого теплого морского песка никак не уходило из его ладоней.

Приближаясь к проходной, он увидел сквозь дождь, что около нее образовалась небольшая толпа. Кметов глянул на часы. Так и есть, он явился раньше, чем обычно, вместе с рабочими. Молча затесался он в толпу и стал продвигаться к окошечку. В толпе было шумно, люди обменивались приветствиями, окликали друг друга, а иногда что-то разом выкрикивали. Кметов привстал на цыпочках и увидел, как охранник взял один пропуск, мельком глянул на фотографию и выкрикнул:

— Крылов!