— Мы хотим устроить манифестацию. Опубликовать Книгу памяти. Провести митинг, — вразнобой начали говорить Камарзин и Вера.
— Постойте… Книгу памяти, говорите?
— Там будут опубликованы имена всех тех, кто не дождался ответа на свои жалитвы, — выпалила Вера.
— Вон что. А манифестация… или митинг?
— На городской площади. Уже весь наш курс решил пойти.
— Вас разгонят, а некоторых посадят. Надолго.
— Видишь? — обрадованно обратился Камарзин к Вере. — А ты говорила, что он ничего не сможет нам посоветовать!
— Я ничего не советую, — терпеливо произнес Кметов. — Просто затея ваша плоха. Что вы станете делать, если всю вашу… хм… организацию пересажают?
Оба нахмурились.
— Мы пойдем другим путем, — глухо проговорил Камарзин.
— Интересно, каким же?
— Вы об этом узнаете.
— Слушайте, Алексей, — устало сказал Кметов, — у нас с вами какой-то ненатуральный разговор получается. Если вы думали, что я дам вам данные по жалитвам, вы ошибались. Я не имею права их выдавать. И потом, почему вы обратились именно ко мне? — Этот естественный вопрос как-то не пришел Кметову в голову сразу.
— Нам сказали, что вы симпатизируете народу, — убито произнесла Вера.
— Ну да, симпатизирую. И делаю для его блага все от меня зависящее. Более того, я хотел бы посоветовать вам как части этого самого народа не выступать с антиправительственными демонстрациями. Ведь это ни к чему не приведет.
— А что, лучше молчать в тряпочку? — с вызовом спросила Вера.
— Никто и не молчит в тряпочку, — внезапно рассердился Кметов. — Вы, горячие головы, думаете, что можно пикетами проблему решить. Однако революция уже происходит. Чиновная революция, на всех уровнях. Проводятся реформы. Поднимаются голоса. И ваши необдуманные действия могут только повредить общему делу.
— Видишь? — спокойно сказала Вера Камарзину. — Я же говорила, что он начнет изворачиваться.
— Да, — глухо сказал Камарзин и поднялся. — Извините, что потревожили.
— Подождите, — обеспокоенно произнес Кметов, тоже вставая. — Я совсем не к тому говорю.
— Мы тоже не к тому говорили, товарищ Кметов, — сказала Вера, протягивая ему руку. — До свидания.
— До свидания, — сказал Кметов, снова пожимая маленькую твердую ладонь. Не оборачиваясь, они вышли, причем Вера пропустила Камарзина вперед. Дверь захлопнулась. Кметов почувствовал себя полным идиотом. За стеной ожесточенно плакал ребенок. «Откуда он там взялся?» — подумал Кметов, яростно сорвал с себя галстук и пошел ставить на плиту чайник. Снаружи совсем стемнело.
11
Над пляжем сгущались тучи. Волны сильнее набегали на песок, оставляя после себя клочья шипящей пены. Поблекли яркие полосатые зонтики. Домрачеев больше не подавал, а молча лежал рядом, задумчиво пересыпая в пальцах песок. У сетки была Вера. Маленькая, пружинистая, легконогая, отбила в прыжке мяч и засмеялась, откидывая волосы. Тучи совсем сгустились, в их толще посверкивало, заурчал гром.
Кметов открыл глаза. На улице хлестал дождь, холодные струи заливали стекло. Воспоминание о гудке завязло в ушах. Кметов опустил ноги на пол и почувствовал босыми ступнями холод пола. В ванной пахло апельсинами. Он принял душ, побрился. Уже выходя из ванной, в одном полотенце, вспомнил о том, что не выпил сок, вернулся, набрал себе стакан. И с первого глотка почувствовал, что сок не тот. Еле явной кислинкой отдавал он, так, что не сразу различишь. Но пропал такой знакомый аромат роскоши. Сейчас вкус сока напоминал что-то совсем другое. Показалось, наверное, подумал Кметов, одеваясь. С утра во рту какой-то металлический привкус…
В своем кабинете он обнаружил на столе огромный букет роз, к которому была приколота записка с одним-единственным словом: «Благодетелю». У него потеплело на душе. Все-таки приятно, когда за труды твои приходит от людей благодарность. Ведь все во благо человека и все во имя него. Так поблагодари делающего добро: ему будет очень приятно.
Не успел он сесть за стол, как зазвонил телефон. Кметов снял трубку.
— Сергей Михайлович, — сказал протяжный, с ленцой, голос Домрачеева, — зайдите к Петру Тихоновичу. Я сейчас у него.
Сердце у Кметова екнуло. Как оно могло одновременно подсказывать, что звонок касается мельниц, и так сильно екать, Кметов не представлял.
Толкуновские секретарши при его приближении вскочили и согласно распахнули перед ним двери. Та, которую звали Светой, ему еще и улыбнулась — просительно.
Кметов вошел в кабинет. Толкунов сидел за своим столом, — колпак низко надвинут на глаза, лицо хмурое. Напротив него, нога на ногу, — Домрачеев, изящный, светский, только глаза за стеклами очков — колючие, недобрые.
При виде Кметова Толкунов что-то буркнул, и Домрачеев произнес, словно переводя:
— Присаживайтесь, Сергей Михайлович.
Кметов сел, весь во власти дурных предчувствий.
— Мы ознакомились с вашим предложением, — произнес Домрачеев и сделал паузу, видимо, ожидая, что Толкунов продолжит за него, однако тот насуплено молчал. — Надо вам сказать, — продолжил тогда Домрачеев, — что для ваших лет идея эта очень и очень неплоха. Настолько, что мы решили поставить в известность министра. — Домрачеев опять сделал паузу, но Толкунов продолжал угрюмо молчать. — Юлий Павлович немедленно одобрил этот проект, — с выражением неодобрения на лице произнес Домрачеев. — Я заметил, что он вообще относится к вам с симпатией.
Кметов откашлялся.
— Мы работали с Юлием Павловичем на одном предприятии, — проговорил он.
— Оно и видно, — откликнулся Домрачеев. — Военные заводы, а?.. Помню, помню. Ну, в общем, резолюцию свою министр поставил. Там, правда, есть кое-какие замечания.
Он передал бумагу Кметову. Поправки были внесены в последнюю фразу. Теперь она звучала так: «И погасите пламень вожделений врагов земли нашей, яко нищи суть и окаянны.»
— Разница есть, не правда ли? — заметил Домрачеев, наблюдая за его реакцией. — На мой взгляд, замечание верное.
Кметов молча кивнул, отдал ему бумагу. Замечание и впрямь было верное, но радоваться было рано. Кметову все казалось, что главное еще впереди.
— Вот и ладно, — довольно произнес Домрачеев, принимая бумагу и передавая ее Толкунову. — Не так ли, Петр Тихонович?
Тот опять что-то буркнул.
— Я совершенно того же мнения, — наклонил голову Домрачеев и снова повернулся к Кметову: — Нечего и говорить, Сергей Михайлович, что вам полагается некоторая компенсация за это дельное предложение: ведь вашими стараниями наш жом выделился и стал передовым. Однако я вижу, что у вас есть способности, и кто знает… — он многозначительно помолчал.
— Спасибо, — выговорил Кметов, у него начало отлегать от сердца. — Я рад… счастлив служить, — и поймал насмешливый взгляд Толкунова.
— Можете идти, — перевел этот взгляд в слова Домрачеев. — Мы будем держать вас в курсе.
Только в своем кабинете смог Кметов прийти в себя. Им овладело благодушно-ворчливое настроение, находящее обычно на него после какого-нибудь удачного дела. Хотелось хмыкать и беззлобно брюзжать.
— Для моих лет! — ворчал он, расхаживая по кабинету и посмеиваясь. — А чего вы хотели?.. Я головой думаю или нет?… У нас на военных заводах так.
Он вдруг представил, как было бы славно рассказать о своих достижениях родителям, как гордились бы они им, как мама целовала бы его, а отец похлопывал по плечу, — и вдруг острая нестерпимая тоска по ним нахлынула на него. Как он жил без них все это время?.. Как плохо ему без них!.. К тоске подмешивалось сомнение. «Да поставили ли они свечку в их память? Да выделили ли средства? Сегодня же после работы лично проверю», — решил Кметов.
Партийная часовня, небольшое белое здание с забранным решеткой входом и единственным круглым окном над ним, притулилась под боком у Дома слушаний. Как всегда, здесь было полно нищих, и Кметова немедленно облепили со всех сторон. Под ногами вились грязные дети, крича взрослыми голосами: «Дяденька, подайте на сок сиротинушке!». Дорогу преградил огромного роста мужичище с бородой лопатою, взревел страшным голосом:
