Как неприглядно. Бунтовщики превратили лабиринт Алса в место для прогулок революционизированных пар, совершающих совокупление. Разумеется, это выводит целиком из-под контроля наш генетический эксперимент. Сейчас уже невозможно определить, кто кого осеменяет.

Как кастрированный ученый доктор-безумец, я могу только смотреть на подобные действия, как на чисто механические, испытывая лишь отвращение. Я больше предпочитаю несравненные статистические выкладки, например, о всех крысах-самцах, родившихся задом наперед. (Смотри мою статью "Действие мышьякового отравления на ректальное развитие", 1967 год.)

Самки замирают и лишь повизгивают, видимо, произнося любовные слова в темноте лабиринта. Я беззвучно пробираюсь по самому верху лабиринта, но наблюдать за этими совокупляющимися парами весьма неприятно, поскольку у меня начинают зудеть швы, оставшиеся на месте яичек.

Самцы берут их одну за другой, двигаясь вдоль рядов. Это называется у них мирным протестом. Но только не для меня. Мои старые раны при этом ужасно зудят, и ничего мирного в этом я не вижу.

Итак, они заняты спариванием, разбившись на пары. Эта революционная сцена слишком сильно действует на меня. Мне придется выключить этих прекрасных дам из своего сознания. Я закрываю глаза, но не могу заткнуть уши.

– Семьдесят раз в минуту, давай, давай.

– …а… давай… давай…

Вспышки разбитых лампочек над телами совокупляющихся пар являют собой типичный безвкусный революционный прием, о, мои ноющие раны!

– Вон там, наверху! Это доктор Рэт!

Спрыгнув за лабиринт, я быстро бегу через темноту, преследуемый врагами, буквально сидящими на моем хвосте. Вот какая-то дверь. В нее, прямо в нее.

О небо, я оказался прямо в "инициативной камере Кирби". Она предназначалась для новорожденных крыс. Было обнаружено, что с ее помощью у крысы можно развить шизофрению, даже если эта крыса имеет возраст всего лишь несколько минут. Ну, хорошо, эта камера не слишком беспокоит меня, потому что я уже давно чокнулся! Я уже прошел фундаментальную подготовку в этом месте. Еще тогда, когда не было всех этих бунтующих масс. Разумеется, еще не было. Ученый-профессор Кирби не пользовался интуитивным диапазоном. Он применял только старомодные амбивалентные стимулы, основанные на раздвоении чувств.

Заставьте пол вращаться. Заставьте еще звучать громкие сигналы. Что до меня, то это прекрасный дом, дорогие друзья.

Но никто из других крыс не отважится войти сюда. Только ученый безумный доктор может удовлетворить здесь информационный голод, карабкаясь изо всех сил, в то время как все кренится и скользит.

Безумный доктор может управлять этим местом с помощью собственного хвоста, обмотав его вокруг носа. Это старое местечко сильно не изменилось с тех пор, когда я последний раз посещал его. Распадающиеся углы, разваливающиеся надвое, если вы дотрагиваетесь до них, и ведущие в сплошную вращающуюся темноту.

Да, мне нравится прогуливаться в такой сумасшедшей обстановке, потому что она успокаивает мои нервы. Профессор Кирби, я должен особо упомянуть в "Информационном бюллетене" за текущий месяц. Работа, которую вы провели, без всяких сомнений великолепна. Доктор Рэт заверяет вас, что двери расходятся в стороны именно так, как вы и хотели, заставляя меня принимать горизонтальное положение. Да, я ускользнул в сторону, думая, что двигаюсь вертикально. Бунтовщики пикетируют эту Инициативную Камеру, заявляя, что ее существование несправедливо, поскольку она расстраивает сознание новорожденных крыс. Я же считаю, что это наилучший способ прийти в себя. Вы уже пришли в себя, парни? Разве вам причинен какой-либо вред?

Теперь я нахожусь в самом центре Камеры, со всех сторон окруженный беспорядочно расставленными, вызывающими путаницу зеркалами. Множество изображений красавца доктора Рэт повторяются вдоль, по-видимому, бесконечного стеклянного коридора, но ничуть не сбивают меня. Обратите внимание на мой профиль, так схожий с Джоном Барримаусом. Ведь если бы я не родился здесь, в этой лаборатории, то наверняка стал бы крысой из разряда бродячих актеров, болтаясь где-нибудь в полях и распевая свои чудесные песенки.

Но такова судьба. Я создан не для легкомысленной жизни. Мое призвание - служить человечеству. Вспомнив об этом, я лучше подберу свой хвост да поищу выход. Насколько помню, он находится где-то здесь, в ускользающем коридоре…

…спокойно… держи равновесие… это фальшивая дверь… здесь электрическая сетка… ай… ай… ай…

Семья просыпается, и мы сбрасываем листья с наших лежащих вповалку тел.

– Ты слышишь, кто-то зовет?

– …далеко в джунглях.

Я ползу на самый конец ветки, на которой мы соорудили наше гнездо. Другие шимпанзе просыпаются на соседних деревьях, когда зов приближается. Он похож на грубый низкий голос, но принадлежит обезьянам. Наверное он устал, потому что, как мне кажется, добирался издалека.

Раскачиваясь и прыгая с дерева на дерево, я поднимаюсь на самый верх. Мои руки старые и морщинистые, но я ловко поднимаюсь. Большинство более молодых шимпанзе не могут так легко забраться сюда. Я прыгаю, хватаюсь за ветки и снова прыгаю, эти опытные руки всегда успевают найти опору.

Другие шимпанзе, находящиеся значительно ниже меня, тоже поднимаются. Сквозь темные ветки мы лезем наверх, туда, где в ночном небе висит недостижимый плод. Сегодняшней ночью он выглядит очень полным. А какой, должно быть, он вкусный! Вот я на вершине, подпрыгиваю с вытянутыми руками: недостижимый плод ускользает от меня, как и всегда.

Путешественник, издающий призывы, теперь уже близко, и все наше племя собирается на вершинах деревьев. Я наблюдаю, как молодые шимпанзе подпрыгивают, чтобы ухватить недосягаемый плод. Но совершенно неважно, кто и насколько подпрыгнет, достать его все равно никому не удастся. На него приятно лишь смотреть, такой далекий, несущийся в вышине на быстрых ветрах. Вот так происходит и с нами, состарившимися. Мы начинаем смотреть, смотреть, смотреть на него, и в одну прекрасную ночь исчезаем.

Однажды эта молодежь проснется и увидит, что меня уже нет. Они будут искать меня, но так и не смогут найти. Я буду уже далеко-далеко, на лугу, там, где недосягаемый плод наконец-то коснется вершины деревьев. Они будут звать меня, но так и не найдут.

Чей это зов раздается ночью? Может быть это кто-то из напуганных подростков, который слишком рано отправился отыскивать висящий в небе плод? Наверняка это должен быть молодой, потому что он передвигается очень быстро. Теперь я вижу его, когда он быстро направляется к нам сквозь самые верхние ветки. Смотрите-ка, он едва не бежит среди деревьев. Я готов рассмеяться, потому что кажется, будто его преследует змея!

Мы обращаемся к нему, называя имя своего племени:

– Куу-луу, Куу-луу!

Мы все поем, все, сидящие на верхушках деревьев, приглашая этого щебечущего подростка. А он с восхищением произносит нам в ответ:

– Встреча! Готовится встреча!

– Встреча? Где? По какой причине?

– Почему ты, старая глухая обезьяна, не слышишь крика птиц и рева львов?

– Прости меня, прекрасный юноша, должно быть я спал.

– Наверняка спал, потому что все сейчас говорят только об этом.

– Ну, тогда расскажи теперь об этом нам, путешественник. Открой наши уши, если сумеешь.

– Завтра, старый шимп, ты должен привести все свое племя. Идти нужно за недосягаемым плодом, пока он не исчезнет и не появится вновь семь раз. Тогда ты должен оказаться на краю большой равнины.

– И там будет встреча с кем?

– Там будут все. А мне пора идти…

– А по какому поводу этот сбор?

– Каждый, у кого ты спросишь, назовет тебе разные причины. Много историй носится по джунглям, так много, как листьев на этом дереве.

– Но что думаешь ты, смышленый подросток, чьи глаза так же разумны, как целых два недосягаемых плода? Поделись своей мудростью с глупой старой обезьяной.