Еще есть вероятность того, что Коба пойдет на переговоры во время германских побед в Польше. Но тогда (ведь фюреру нет смысла втягиваться в войну по ничтожному поводу с восточным соседом осенью, да еще в ходе незавершенной ликвидации польского государства, после которой техника потребовала ремонта, а запасы — пополнения) он получит намного меньше, чем получил в реальности. Если же Коба проспит и возможность договориться с фюрером во время войны, то затем придется становиться в позу бедного родственника и просить у раздувшегося от спеси Адольфа хоть что-нибудь из западно-украинских и белорусских земель. А можно, проспав сентябрь, махнуть рукой на эти территории и начинать договариваться о разграничении сфер влияния в Восточной Европе с нуля. То есть надеяться на то, что фюрер за тишину на Востоке отдаст всю Прибалтику и Бессарабию. А если Адольф захочет половину? Скажем, всю Литву и Курляндию (ту часть Латвии, что южнее Западной Двины) и еще что-нибудь? Вывод — вариант не годится.

4. Блок с Германией.

То бишь то, что случилось на самом деле. Товарищ Сталин использовал наметившийся в антисоветском фронте раскол, чем и «перехитрил» Гитлера, «втянув» его в войну. Но товарищ Сталин не мог предвидеть того хода событий, который случился на самом деле. Не смог он предугадать сначала — предательства Западом Польши, а потом — быстрого поражения самого Запада. В 1939 году практически никто в мире не мог такого предположить. Даже сами немцы. И никакой вины товарища Сталина в этом нет.

Вина товарища Сталина начинается дальше.

На начало Второй мировой позиция Сталина такова: пакт заключен, Сталин считает, что втравил Гитлера в заранее проигрышную для него войну и вполне обоснованно ждет военного поражения Германии. Ждет не безосновательно — того же самого ждет начальник германского штаба Бек, заявивший, что эта война будет проиграна Германией с первым ее выстрелом.[862] Поэтому Сталин медлит со своим вступлением в Польшу, ожидая обещанного союзниками начала войны на Западе. Но союзники оказались не до такой степени честны перед поляками, чтобы начать воевать со своим любимым детищем, которое к тому же может вот-вот пойти на СССР. Товарищу Сталину остается только вздохнуть, и взять то, что ему предназначалось в польском пироге. Причем побыстрее, пока Гитлер ничего не заподозрил.

Тучи начинают медленно сгущаться. У СССР появилась общая граница с Германией, а война на Западном фронте является жалкой тенью уличных беспорядков. Но соотношение сил дает товарищу Сталину повод надеяться на затяжную войну на Западе даже в том случае, если она начнется по немецкой инициативе. Пускай теперь там сосредотачиваются основные силы вермахта, но англо-французские войска имеют над ними решительное превосходство, а наступающий теряет больше… В общем, все еще может исправиться.

Союзники, конечно, не собирались сами лезть на Гитлера, руководствуясь при этом интересами, в первую очередь, своих народов, а не своими обязательствами перед какими-то поляками. Союзники отлично понимали, что время работает на них — у Гитлера за спиной не слишком надежный, по их мнению, пакт со своевольным тираном, а их военное превосходство и полоса укрепрайонов давали им основание полагать, что они сумеют справиться с Германией, если вермахт выступит против них. Так что спячка в окопах была им на руку.

Но Гитлер, как и полагал товарищ Сталин, не захотел долгое время сидеть, сложа руки. Его удар по французам весьма удачно вписывался в планы товарища Сталина. Но вот то, что последовало за этим… В газете «Правда» по случаю новой войны ежедневно публиковался обзор с театра военных действий. Некто Иванов, ссылаясь на всех без исключения военных светил и опыт первой империалистической войны, грозно предрекал немцам после недолгого активного периода рытье окопов и позиционную войну.[863] Ведущиеся в Бельгии активные бои он авторитетно называет вступительной фазой, за которой неотвратимо последует «стабилизация линии фронта» и «окопное сидение». Через пару дней война плавно перемещается на территорию Франции. Но генерал Иванов непоколебим: пора немцам точить лопаты. Все еще наладится, линия фронта стабилизируется, окопы образуются. Спустя еще два дня «Правда» выходит без статьи о действиях на западных фронтах. На следующий день — статья есть, но понять из нее ничего нельзя. Формулировки обтекаемы как яйцо и уяснить, сели немцы в окопы или нет, совершенно невозможно. Единственно, что становится ясно — до Парижа им рукой подать. Затем — еще два дня молчания. Но уж потом — статья, в которой некий товарищ Иванов, внезапно оказавшийся генерал-полковником, констатирует, что, похоже, это уже все. Французская армия капитулировала.

Товарищ Сталин теперь имеет все основания для сравнения собственных успехов и успехов бесноватого фюрера. Сталин, потеряв на «линии Маннергейма» десятки тысяч только убитыми, сумел отвоевать у Финляндии скудный рядок земель, отодвинув границу на несколько десятков километров от второго по величине города страны. А Гитлер, ни разу не воюя больше шести недель, уничтожил всех имевшихся на материке противников, в том числе великую державу, недавнего первого кандидата в гегемоны Европы. Мировая пресса трубит о победах Германии, и тут же — о неудачах РККА в «Зимней войне». И что характерно — у Гитлера теперь такой выбор: перепрыгивать Ла-Манш или…

И тут товарищ Сталин испугался. Оказалось, что давеча в Москве на переговорах Молотова с Риббентропом перехитрили кого-то не того. Какой отсюда вывод? Изо всех сил дружим с Германией, благо кроме нее в материковой Европе фактически никого не осталось, одновременно пытаясь срочно что-то сделать с армией. Срочно форсировать и без того ускоренную, согласно заданию на третью пятилетку, стройку второй индустриальной базы подальше от западных границ — между Волгой и Уралом и восточнее;[864] срочно разворачивать производство военной техники да побольше; и, наконец, срочно стянуть на запад войска (но так, чтобы Гитлер не встрепенулся) Одним словом — всеми силами оттягивать войну. Не дать повода агрессору. Одной рукой улыбаться, другой — патроны из валенка доставать. И поскорее!!!

Здесь следует весьма коротко остановиться на некоем пункте, который, как нам кажется, был пропущен большинством исследователей кануна Великой Отечественной. Они более-менее явно делятся, как правило, на две основных категории: одни говорят, что Сталин Германию презирал, ведя с ней дипломатические игры со своекорыстными интересами, между тем готовя армию к войне; другие утверждают, что Сталин Гитлера боялся, изо всех сил пытался не дать ему повод напасть, слал ему зерно, сырье, что угодно, лишь бы тот на него не оскалился. На наш взгляд, верно и то, и другое. Вопрос о времени.

Как нам кажется, Сталин и вправду считал Гитлера обманутым до того момента, когда у последнего появился шанс сфотографироваться со всем своим штабом на фоне Эйфелевой башни. С падением Франции, оставившим СССР против Германии в гордом всеевропейском одиночестве (Англия за проливом не в счет), у Сталина появились причины переоценить баланс сил. К тому же войну в Финляндии, в отличие от Суворова, он расценивал весьма скептически. И в 1940 году, летом, сразу по случившейся 22 июня капитуляции Франции или чуть до того, Сталин проводит целый ряд мероприятий, призванных срочно усилить обороноспособность страны. Подобный всплеск активности в сфере укрепления армии, как нам кажется, может быть вызван только быстрым и неожиданным поражением стран, с которыми Сталин связывал возможность своей победы над Германией. Вот основные мероприятия, начиная с конца весны 1940 года, которые, на наш взгляд, были продиктованы изменением оценки Сталиным своих перспектив в будущей войне: