В 02.30 в ночь на 11 ноября 1942 г. полковник Харкинс поднял меня с постели, известив о прибытии французского офицера из Рабата с приказом для французских войск в Касабланке сложить оружие. Мы выделили офицеру эскорт и сопроводили его в Касабланку.

Тут же возник вопрос, не следует ли нам отменить наступление, которое должно было начаться в семь часов утра бомбардировками расположений неприятеля. Многие прекрасные офицеры выступали за немедленную отмену наступления, с чем я категорически не согласился, поскольку считал, что если над головой у противника будет висеть топор, неприятелю придется капитулировать, если же мы проявим готовность к ведению переговоров, французы могут заартачиться, а поскольку они превосходили наши силы численно в два раза, время для нас становилось особенно важным фактором. Исходя из этого, я отдал приказ не сворачивать подготовку к наступлению.

Когда в 06.45 французы изъявили желание сдаться, нам пришлось, как говорится, вертеться на пупе, в течение восьми минут раздавая приказы по радио авиации, которая должна была начать бомбардировку в 07.00, и флоту, чьим орудиям предстояло вступить в дело в 07.16. До пилотов приказ дошел за одну минуту пятнадцать секунд до открытия бомболюков.

В 13.30 11 ноября 1942 г. Верховный главнокомандующий французскими войсками в Западной Африке и адмирал Мишли и французский генерал-губернатор в Марокко генерал Ногэ в сопровождении своих штабов явились в гостиницу «Мирамар» в Федале для подписания капитуляции.

Когда я уезжал из Вашингтона, мне дали два варианта инструкций относительно условий сдачи французов – одно было более мягким. Разумеется, я не раз читал эти документы, находясь на пути через Атлантику, но из-за отсутствия знаний в данной области истории я до тех пор, пока французы не прибыли ко мне, не осознавал, что варианты предназначались для Алжира, являвшегося французской территорией, в то время как Марокко – всего лишь протекторат, где только престиж французской армии держит в узде арабов. Принимая же во внимание вышеизложенное соображение, я понимал, что ни один из вариантов в данном случае не годится.

Ситуация осложнялась и тем, что в тот момент я не имел возможности связаться с генералом Эйзенхауэром и не знал, как развивается наступление на других участках африканского театра военных действий. Принимая решение, я должен был помнить о том, что необходимо превратить Марокко в базу для высадок американских войск в Африке, но эта страна не могла бы играть такой роли, [312] если бы арабы вдруг подняли восстание. Вывод: я должен был поддержать престиж французской армии.

Я встал и на своем оставляющем желать лучшего французском сказал, что когда-то обучался во французской школе верховой езды, что во время Первой мировой войны два года сражался бок о бок с французами и что я знаю французских офицеров и верю в данное ими слово чести, а посему если они пообещают не обстреливать американские войска и корабли, то могут не сдавать оружия и вновь направить свои гарнизоны в крепости на побережье. В общем, я сказал им, что все останется как было, только теперь они будут находиться под моим командованием.

Мне ни разу не пришлось пожалеть о своем решении. Поступи я иначе, уверен, понадобилось бы по крайней мере шестьдесят тысяч американских солдат и офицеров, чтобы удерживать Марокко в повиновении, что вызвало бы нехватку сил на других участках, тогда как войск нам и без того недоставало.

Около 22.00 5 марта 1943 г. позвонил начальник штаба генерала Эйзенхауэра генерал Уолтер Б. Смит и велел мне прибыть в аэропорт Мезон-Бланш в Алжире утром 6-го числа вместе с начальником оперативного штаба и двумя-тремя подготовленными для длительной службы в полевых условиях штабными офицерами. Я не имел возможности взять ни одного из офицеров моего главного штаба, поскольку им надлежало продолжать планирование высадки в Сицилии.

Я отправился в Мезон-Бланш с обоими адъютантами – капитаном Джексоном и лейтенантом Стиллером, – а также с моим ординарцем сержантом Миксом. В качестве начальника оперативного штаба я выбрал генерала Гэффи из 2-й бронетанковой дивизии, его помощниками стали начальник планирования операций и подготовки личного состава моего штаба полковник Кент Ламберт, на место которого я поставил Мэддокса, и мой начальник разведотдела полковник Кох. Вскоре после полудня 6 марта мы приземлились в Мезон-Бланш, где нас встречали генералы Эйзенхауэр и Смит, которые сказали мне, что собираются снять с должности генерала Фридендолла, а потому мне предстоит поехать в его штаб-квартиру и принять командование 2-м корпусом, чтобы начать назначенное на 14-е число наступление, планы которого уже согласованы и одобрены. Я поинтересовался, каковы мои полномочия в отношении замены Фридендолла. Генерал Эйзенхауэр сказал, что разговаривал с ним по телефону, а затем написал обычное письмо на листе бумаги, где Фридендоллу предписывалось передать мне бразды правления корпусом и находиться при мне до тех пор, пока это будет необходимо. Мы вылетели из Константины, где провели ночь и где я успел познакомиться с генералом Александером, командовавшим группой [313] армий, к которой был придан 2-й корпус. Генерал Александер объяснил мне, что после 10 марта 2-й корпус будет выведен из-под британского командования и станет действовать как самостоятельная армия, продолжая, однако, считаться корпусом.

Ранним утром 7-го я вылетел в Тебессу, прибыв в штаб-квартиру 2-го корпуса около 09.00, где нашел большинство офицеров спящими в своих постелях. В трех из четырех дивизий дела велись из рук вон плохо, и у личного состава развился коллективный комплекс неполноценности. Остальные части состояли из не нюхавших пороха новобранцев – полных глупой бравады новичков. Порядок и дисциплина отсутствовали полностью, и каждый сотрудник главного штаба отдавал прямые приказы на любом уровне, дошло до того, что начальник планирования операций и подготовки личного состава мог спустить приказ в дивизию с распоряжением направить резервный взвод туда-то и туда-то.

В период начиная с утра 7-го и по конец дня 13 марта я персонально побеседовал с личным составом каждого из батальонов четырех дивизий и восстановил порядок. То была трудная работка – такая трудная, какой мне никогда в жизни делать не приходилось. Как бы там ни было, первая же наша атака на Гафсу утром 14-го увенчалась полным успехом. Успех свел на нет все вредные последствия – все зло, нанесенное личному составу падением веры в свои силы, и начиная с того момента 2-й корпус сражался отлично.

В ходе военных действий в Тунисе мы все время находились под опекой британцев – даже в моей штаб-квартире имелся британский бригадный генерал. В первых числах второй недели апреля я безуспешно пытался взять гору Джебель-Берда. В тот вечер уже после ужина генерал Эдди, командовавший тогда 9-й дивизией, которой как раз и отводилась задача взятия горы, явился ко мне и в присутствии английского генерала признался, что, хотя и готов выполнять мой приказ, считает атаку бесперспективной, поскольку задействованные в ней полки уже понесли потери в двадцать шесть процентов своей численности.

Я оказался перед непростым выбором, продолжать ли бессмысленный натиск или же потерять лицо перед английским офицером и пойти против собственных принципов, согласившись остановить атаку. Я считал, что в сложившихся обстоятельствах я был не вправе требовать дальнейших жертв, и потому велел Эдди отвести людей. Думаю, это решение было самым трудным из тех, что мне приходилось принимать.

К счастью, на следующий день 1-я дивизия захватила наблюдательный пункт, откуда мы могли вести очень эффективный огонь по тому самому участку горы, который так безуспешно пытались штурмовать накануне. Мы навели на цели всю корпусную артиллерию, [314] а также орудия двух дивизий и с рассветом открыли беглый огонь снарядами с начинкой из белого фосфора. Когда каждое орудие выпустило по двадцать пять снарядов, мы прекратили огонь, чтобы неприятель подумал, будто мы собрались атаковать, и вывел на позиции все свои силы. Однако, выждав десять минут, мы, вместо того чтобы идти в наступление, дали еще один такой же залп – по двадцать пять снарядов большой разрушительной силы на каждое орудие. В результате такого подхода к делу мы взяли гору, не потеряв ни единого человека.