Факир поднял цепь и веревки и потряс ими перед пораженной публикой. Затем небрежно кивнул головой и снова обратился к нам:

– Кто из поштенных гаспада жэлаэт завязить?

– Пойдем, свяжем этого белогвардейца, – шепнул мне Кожемякин.

– Ты шутишь! Он же маг!

– Перед «заячьей лапкой» не устоит, не то что перед печатным узлом.

– Печатным?! – вытаращил я глаза и даже приподнялся.

– Пойдем, свяжем! – настойчиво говорил мне Кожемякин. – Ка­жется, я узнаю этого факира. Если на левой руке, возле большого пальца, увижу темную ямку, – значит, он расстреливал меня.

Мы встали. Идем под смешки и шепот на сцену. Кто-то при­свистнул.

Факир с готовностью протянул нам руки. Кожемякин даже в лице изме­нился. Возле большого пальца мага действительно была глубокая тем­ная ямка, – по-видимому, ожог ляписом, который остается на всю жизнь.

Я смотрел, как Кожемякин связывает факира двойным печатным узлом. Да, это был тот самый узел, который синел на руке погибшего в тайге матроса!

Факир презрительно улыбался. Публика затихла. Маг проквакал волшебные слова, сильно встряхнул руками и... не развязался. С силой дернул еще раз. Не упали веревки!

Факир тряс руками. Из-за кулис вышел его ассистент, тоже в чер­ном, что-то сказал. Но маг не освободился. Публика кричит. Факир за­метался по сцене. В зале рев, свист.

– Пять минут! – заметил знакомый нам норвежец, глядя на часы.

Вдруг факир поднял связанные руки над головой и на чистейшем русском языке обратился к Кожемякину:

– Господин боцман, пожалуйста, развяжите секретный узел!

Кожемякин поднялся и громко, на весь зал, сказал:

– Белогвардейским контрразведчикам и шпионам русский матрос не развязывает руки!

И пошел к выходу.

Норвежец быстро переводил своим друзьям разговор Кожемякина с факиром. Рыбаки дружно захлопали.

Все наши матросы встали с мест и под гром аплодисментов поки­нули клуб.

Этим печатным узлом, а еще его называли любовным, связан у меня корешок альбома, где хранятся фотографии друзей моей комсомольской юности и товарищей, с которыми я потом много лет работал в ЭПРОНе.

В 1921 году, сразу после окончания гражданской войны, на Черном море появился частник водолаз, по прозвищу Сюнька. Настоящее его имя и фамилия были Семен Тотопельберг.

Имел он плохонький баркас с ветхим парусом, на котором маль­чишки ухитрились намалевать суриком красный череп с перекрещенны­ми костями – символ пиратства. Сюнька только ухмылялся, но парус не снимал.

На носу судна стояла лебедка для подъема добытого груза и ло­маная лодчонка за кормой. Команда у Сюньки – два инвалида: один, без ноги, – на водолазном аппарате, другой, одноглазый, – на сигнале стоял. Где поглубже, нанимал немую бабу качать воздух. Самое боль­шее у него было четверо работников. Что он им давал из добычи, – не­известно.

Сюнька делал пять-шесть выездов в месяц, и только в хорошую по­году. Спускался под воду сам. Водолазные рубашки текли. Выйдет на трап, приложит заплату прямо на мокрую рубаху – ничего, мол, на нее же вода давит, не отвалится, лишь бы отработать.

В погоне за выгодной добычей Сюнька погубил массу затопленных кораблей, еще пригодных для плавания. Если суда лежали неглубоко, он выламывал медные компасы, металлические ручки и другие части. Чтобы добраться до машин и содрать металл, Сюнька взрывал палубы и борта кораблей. Всю добычу он грузил на баржи и сбывал втридорога Рудметаллторгу, крупной в то время советской организации, с которой Сюнька заключил договор на поставку цветного металла. С одной сто­роны, Сюнька помогал Советскому государству, а с другой – наносил огромный ущерб.

Время было тяжелое. Только что кончилась гражданская война, и народное хозяйство молодой Советской республики находилось в состоя­нии разрухи. Для быстрейшего его восстановления вводилась временно новая экономическая политика – нэп.

Сахар отсутствовал, не хватало хлеба. Страна остро нуждалась во всем. Обескровленным войной фабрикам и заводам требовались станки и металл.

А на дне Черного моря лежал почти весь флот. Заниматься судо­подъемом еще было некому. Вот и стал владычествовать здесь, наживая большие барыши, Сюнька-пират. Когда появился ЭПРОН – экспедиция подводных работ особого назначения, ему немало пришлось побороться с этим пиратом. Водолаз ЭПРОНа Тимофей Сезонов вспоминал:

«В 1925 году мы поднимали очень ценный груз с железной баржи «Наваль». Врангелевцы при отступлении утопили ее на большой глу­бине. «Наваль» была загружена токарными и фрезерными станками с николаевского завода. На ее палубе лежали громадные чушки крас­ной и желтой меди. А в баллонах – серебро в стружках.

Такое богатство позарез нужно поднять, а у ЭПРОНа всего три во­долаза: Сергеев, я и Галямин. Сделали объявление, чтобы приходили к нам специалисты. Прибыли Ларин, Халецкий, Правдин – водолазы уже с опытом. И Сюнька явился. В кожаной черной тужурке, курносень­кий, щупленький, острое лицо, грязноват, похож на механика. Он в Одессе жил. Дивно у него горел зуб на баржу «Наваль» – да аппара­тик не позволял спуститься.

– Какие условия и что с этого иметь буду? – спрашивает Сюнька у начальника базы ЭПРОНа Хорошилкина.

– Паек бесплатный, обмундирование, спусковые – два рубля в час. Сдельщины нет.

– Не согласен. Давай триста рублей, отдельную каюту и десять процентов с поднятого груза. Обмундирования не надо и пайка не надо.

– Э, поезжай в Нью-Йорк, – говорит Хорошилкин, – там тебе все это предоставят.

– А ты поезжай в Шанхай, там тебе на этих условиях водолазы будут.

Так и не нанялся к нам Сюнька.

Весной мы продолжали работу на «Навале». Комиссар отряда Со­колов получил из Москвы указ: все потопленные корабли и имущество на них принадлежит ЭПРОНу. А Сюнька уже пиратствовал в Очакове, доста­вал медные артиллерийские патроны, снаряды с кораблей и по-прежнему сбывал все Рудметаллторгу.

Хорошилкин посылает Ларина арестовать груз Сюньки и конфиско­вать его водолазное имущество. А Ларин сам тоже из Одессы и когда-то дружил с Сюнькой. Проходит день, два, три – Ларин как в воду канул. Хорошилкин направил Кузнецова: может, убили Ларина? Неделя про­шла, не возвращается и этот водолаз. Тогда мы с Хорошилкиным пешком отправились на розыски. Пришли в угольную гавань. Видим, Ларин в рубахе, в грузах поднялся из воды на трап Сюнькиного баркаса, вышел покурить. А Кузнецов на сигнале стоит. Сюнька их нанял работать, платил по двадцать пять рублей в день, кормил их и поил. Ух, и рассвирепел же Хорошилкин! Хотел арестовать водолазов. А Сюнька ку­да-то мгновенно исчез. Вдруг бежит с четвертью водки, булку в руке держит и помидоры в кармане кожанки. Помидоры, там дешевые были.

– Ты что эксплуатируешь эпроновцев? – набросился Хорошилкин на Сюньку.

– Ничего, ничего, правительство разберет, кто прав, – говорит Сюнька.

А глаза серые, спокойные.

Все-таки конфисковали у Сюньки баркас и водолазное имущество. Отремонтировали его аппарат, баркас окрасили и на берег вытащили. Стоит Сюнькина посудина рядом с эпроновским катером.

Месяца два не видно было Сюньки. И вот однажды вбегает он к нам в мастерскую, где разбирали аппараты и чинили водолазные ру­башки. Под мышкой опять четверть водки и брусок шпику. Ставит все на стол.

– За что угощаешь, ведь мы тебя обидели?

– Вы мой баркас отремонтировали. И аппарат у меня в таком исправном виде никогда не был. Я сразу его узнал.

– Теперь это эпроновское.

А он достает исполнительный лист, где сказано, чтобы все имуще­ство вернуть и убытки возместить. Оказывается, он ездил в Москву, представил справки Рудметаллторга, что вот, мол, он стране помогает поднимать хозяйство – цветной металл достает.

И ЭПРОН все вернул Сюньке, да еще должен остался. Сюнька всю зиму приезжал в кассу получать деньги. Вовремя не уплатили – пени; Сюнька не торопит – знает, что долг растет. Если за месяц не получил сто рублей, значит, сорок пять ему прибавится.