Но договоренность эта не была соблюдена. Едва Толик появился в пределах санатория, как ему дали новое поручение. Не смог он поехать на Сейм и на другой день. Об индюке забыли.

Тем временем артель «Эх, уха!» продолжала столь успешно начатую на Сейме добычу рыбы. Состоялись две очень удачные поездки в Якушино — на старое русло Сейма. Был разведан замечательный пруд в деревне с лирическим названием — Груня. Однажды артель доставила отсюда около пуда сазанов, карпов и карасей. Рыбные блюда явились приятным дополнением к довольно однообразному санаторному меню. Авторитет артели в глазах отдыхающих и администрации санатория рос и укреплялся.

Но происходил и другой, пока скрытый процесс, свидетельствующий о том, что дни артели сочтены. Уехал Иван Филиппович, так и не поймавший на свою великолепную снасть ни одной рыбины. Кончился срок путевки у архитектора Мухина. Эта потеря оказалась особенно чувствительной: мы лишились прекрасного администратора. Новый член артели Володя, старейший деятель пионерского движения, стал открыто критиковать деспотизм Димки, и внутри артели начались распри.

Критика шла и извне. Добчинский и Бобчинский всюду не уставали говорить, что своими поездками мы срываем организованный отдых. Не прекращались нападки на Николая Петровича. Злополучная история с выползками не была забыта, старожилы санатория посвящали в нее каждого вновь прибывшего. Многие критиковали даже название нашей артели, находя его слишком вульгарным.

Так наступил кризис. Оставшиеся члены артели решили покинуть санаторий все вдруг, вне зависимости от сроков путевок. Началась сдача инвентаря Степану. И тут опять на сцену появился индюк. Вспомнил о нем Иван Семенович:

— Это ведь тоже казенное имущество. Так сказать, живой инвентарь. Артель должна его сдать.

Но тщетно Иван Семенович ходатайствовал о своем любимце — никто не хотел слышать о каком-то индюке. Так Иван Семенович дошел до самого товарища Тишкина.

— Опять индюк? — возмущенно спросил Тишкин. — Какой индюк, где индюк?

— На Сейме. Совсем один, — лаконично ответил Иван Семенович.

— Немедленно доставить, — распорядился ретивый администратор. И добавил — Доставить живого или мертвого.

Толик оказался в отлучке, и за индюком послали другую машину.

В полдень мы уже грузили наши пожитки в автобус, чтобы добраться до Льгова и там сесть в поезд. Настроение у всех было грустное, нас провожали сочувственными улыбками.

В это время на санаторном дворе показалась «Победа». Шофер затормозил и открыл дверцу. На асфальт вывалился индюк. Живой и невредимый. Вынужденная временная ссылка пошла ему даже на пользу: индюк явно прибавил в весе.

Мы окружили нашего старого знакомого со всех сторон. Индюк внимательно осмотрел всех и потянулся к Ивану Семеновичу. Не в силах наблюдать больше трогательную сцену расставания двух друзей, члены артели стали занимать места в автобусе.

Наконец шофер дал газ. За всю дорогу до Льгова мы не сказали друг другу ни слова, но знали, что каждый думает об одном и том же. Когда мы проходили со своими чемоданами через гостиную, то увидели на доске следующее объявление:

«Вниманию любителей рыбной ловли.

Организуется коллектив рыболовов — „Восход“.

Запись желающих в палате № 51».

По странному стечению обстоятельств это была палата, в которой жил раньше наш председатель Димка.

Значит, думали мы, дело наше не погибло. Жизнь продолжается….

Произошло чрезвычайное происшествие: Петр Алексеевич Доброхотов, редактор сельхозотдела большой ежедневной газеты, поймал огромного Окуня. Сияя от счастья, Петр Алексеевич приволок добычу в редакцию. На первой же планерке Окунь вызвал оживленный обмен мнениями.

— В завтрашний номер мы не можем его поместить, — вежливо, но твердо заявил заместитель секретаря редакции. — Отдел сельского хозяйства почему-то считает ниже своего достоинства своевременно сдавать в секретариат заявки о пойманных Окунях.

Представителя штаба редакции поддержал редактор отдела советского строительства:

— Смешно говорить об Окунях, когда надо давать сельские сходы.

Чувствительный удар по Окуню нанес передовик. Ткнув указательным пальцем в макет очередного номера газеты, он авторитетно изрек:

— У нас уже есть статья Карасева. Зачем же еще совать Окуня?

В дискуссию немедленно включился руководитель отдела пропаганды. Его всесторонне аргументированная речь, оснащенная многочисленными ссылками на непререкаемые авторитеты, подобно стопудовому жернову измельчила в порошок не только самую идею Окуня, но и человека, рискнувшего выдвинуть ее.

Последним высказался главный редактор:

— Я вообще считаю непорядком, когда у нас такие вот Окуни возникают вдруг, ни с того ни с сего. А посмотрите, как работает редакция соседней с нами газеты. Там Окуни вычитываются и изучаются за неделю вперед. Я понимаю, что нельзя все копировать, но…

Одним словом, было решено в номер Окуня не ставить, но тиснуть и раздать членам редколлегии.

Печальный покидал Петр Алексеевич планерку, унося под мышкой завернутого в макет Окуня…

Шли дни… Некогда яркая, сияющая всеми цветами радуги окраска Окуня потускнела. На исходе третьей недели Окуню повезло, и он попал в макет номера, впрочем, продержавшись в нем лишь до открытия планерки.

Лиха беда — начало. Уж так повелось, что Окунь стал нырять из макета в макет. На планерках его встречали, как старого знакомого.

— А, это опять он! — и безжалостно выбрасывали Окуня за борт.

Наконец однажды секретариат всерьез решил дать Окуню возможность увидеть свет. Обитатель глубинных, прохладных струй был положен на стол и подвергнут коллективному препарированию.

Сразу же, как только был рассмотрен первый абзац, то есть показалась на поверхности голова злосчастного Окуня, слово взял уже упоминавшийся нами руководитель отдела пропаганды.

— У меня, — сказал он, — есть одно, по-моему, существенное замечание. Начало Окуня выглядит странно, во всем дальнейшем нет логического развития этого начала.

Так голова Окуня была отсечена напрочь. Затем по отдельности из Окуня были извлечены его существенные органы, игравшие немаловажную роль в жизни этого сибарита, грозы младшей половины рыбного царства. Он лишился своих острых зубов, не дававших дремать карасю, своей надежной, как броня, чешуи, своих подвижных и чутких плавников… Когда операция по подготовке Окуня к выходу в свет подходила уже к концу, то выяснилось, что для соблюдения правильной архитектоники графического строения газетной полосы не хватает места для трех информационных заметок, которые должны подпирать Окуня снизу. При молчаливом согласии всех присутствующих был отрезан и хвостовой плавник Окуня, с помощью которого наш властитель речного и озерного мелководья сообщал своему движению стремительность выпущенной из лука стрелы.

Увы, на этом не окончились злоключения пойманной Петром Алексеевичем рыбы. Как только курьер доставил оттиск Окуня на пятый этаж, в комнате Петра Алексеевича раздался резкий, продолжительный звонок внутреннего телефона. Звонили из группы проверки.

— У вас сегодня идет Окунь, скажите, откуда он? — спросил женский голос.

— Из лунки.

В телефоне что-то зашуршало, потом тот же голос спросил более настойчиво:

— Я знаю, что из лунки, но вы укажите мне точно, какой том и какая страница!

— Да не могу я указать никаких страниц. Просто сидел на Истре у лунки, подстерег Окуня и забагрил его.

— Ну, дорогой мой, расскажите это кому-нибудь другому. Я-то хорошо знаю, как вы багрите! Уверена, что это уже где-то было… Не могу вспомнить: не то в «Тюменских вестях», не то в «Искре Заполярья».

Напрасно Петр Алексеевич молил и убеждал, что в данном случае мы имеем совершенно оригинальный экземпляр Окуня, что он собственноручно извлек это необыкновенное чудо природы из глубин Истринского водохранилища и что тому есть свидетели… Ничто не помогало.