— Эдик… — послышался вздох Полынцева. — Тебе сейчас лучше остановиться, чтобы мы не разругались окончательно! Я все-таки старый театральный волк, я собаку съел на вранье своих актеров! Самых талантливых в том числе. И у меня абсолютный слух на неправду. Мне не нужно суда, свидетелей, отпечатков пальцев, чтобы узнать, когда человек мне морочит голову. Мой слух — это и есть моя экспертиза. А ты проговорился в одном из наших последних разговоров, когда весьма искусно подражал Леве. Вспомнил теперь?

— Это когда я угадал, что и как он тебе сказал?

— Конечно. Ты подражаешь ему просто замечательно. Но что он сказал мне конкретно и где именно происходил наш с ним разговор, ты мог узнать, только подслушав его. Именно в моем кабинете состоялся тот разговор, именно в нем была подслушка, или «жучок», или как это у вас называется… И Лева сидел в том же кресле, где сейчас сидишь ты. Вот поэтому я попросил у него, а не у тебя прислать ко мне специалиста. И он прислал. Этот молодой человек, кстати весьма обаятельный и культурный, а мы с ним потом много поговорили об истории моего театра, при мне нашел твоего «жучка», которого любезно оставил мне на память… И я храню его теперь среди других театральных реликвий… Вот он, кстати, полюбуйся… (Послышался шорох и шум выдвигаемого ящика стола.) Бери, не бойся. Он не кусается.

Снова последовала томительная пауза, во время которой Вадим и Разумневич многозначительно переглянулись.

— Представляю, как Эдик смахивал по босяцкой привычке пот рукавом, — негромко сказал Лев Семенович, как если бы беседующие в магнитофоне могли его услышать. — Хотя его последняя жена, по моим сведениям, постоянно кладет ему в карман носовой платок. Интересно, как он выкрутится сейчас?

— Я вот что хочу тебе сказать, Эдик… — снова послышался голос маэстро. — Мне надоело ожидать, когда вы с Левой сотрете меня в муку, как два жернова, между которыми я, по несчастью, оказался. Я только недавно говорил об этом с Никитой Малхазовым. Ему это тоже надоело. Что вы вообще творите? У вас с Левой разные интересы, это я могу еще понять. Но разве мало было и такого, что вас вместе связывало? Долгая дружба, общая опасность… Вы больше теряете от своей публичной вражды! Найдите наконец новые точки соприкосновения…

— Ну хватит! — раздраженно сказал Разумневич и отключил магнитофон. — Петя нас собрался мирить… Смех, да и только! Оставь мне запись, послушаю на досуге.

Вадим пожал плечами, извлек миниатюрную кассету и положил на стол хозяину. Тот внимательно наблюдал за ним.

— У тебя все? — негромко спросил Разумневич, когда Вадим направился к двери. — Ты ничего не забыл? Больше ничего мне сказать не хочешь?

Вадим остановился в дверях:

— Да нет… Почему вы решили, что я что-то забыл?

— Нет, дорогой, я ничего еще не решил… Спасибо, Вадик, на сегодня ты свободен.

— Сегодня я начну, пожалуй, с клиники, где лежал внук Макарова, — сказал Валерий, когда Гера закончил осмотр кабинета Померанцева с помощью все того же сканера. — Хочу наконец разобраться, как и почему его внук туда попал. Хорошо бы найти бригаду «скорой», которая его туда привезла. Это я тоже возьму на себя.

— Может, вызвать их повесткой? — спросил Гера.

— Думаю, не стоит привлекать внимания… — ответил Померанцев. — Чтобы наши оппоненты, сумевшие пронюхать про постановление, не узнали, где мы сейчас роем. Понимаешь, если наша версия верна, врачей «скорой» точно так же должны ликвидировать, как и Антонову.

— А если верны факты, противоречащие нашей любимой версии, то тем хуже для фактов, так?

— Я специально проверял сводки. — Померанцев не обратил внимания на его колкость. — До самого последнего дня покушений на врачей «скорой» не было. Но больше ждать не стоит. Так что еду туда сейчас же.

— И постарайся вернуться к вечеру, — сказал Гера. — К шести должен подъехать Игорь, у них там с Макаровым что-то прояснилось.

Померанцев начал с приемного покоя детской больницы, откуда уже выписали внука Макарова. Улыбчивые, юные медсестры быстро нашли по компьютеру время поступления и бригаду «скорой», которая привезла ребенка.

Со «скорой» ему тоже повезло. Наталья Самохина, молодая врач-практикантка, как раз в это время была на дежурстве и только что приехала с вызова. Померанцев представился и показал ей свое удостоверение. Потом показал его начальнику смены, молодому, серьезному, щуплому и в очках, и попросил отдельную комнату, без посторонних, где можно было бы поговорить с Самохиной.

— А что случилось? — спросила она, едва они остались вдвоем.

Валерий внимательно посмотрел на нее, прежде чем ответить. В больших глазах тревога, но смотрит ясно и прямо. Похоже, никакой вины за собой не чувствует.

— Мы проводим одно расследование, — сказал Померанцев. — Я не стал пока вызывать вас к себе, чтобы не привлекать внимания. Вы садитесь, это я в гостях, а вы у себя… И так нам проще будет разговаривать. Помните мальчика пяти лет, которого вы почему-то отвезли в платную клинику, хотя с его диагнозом вполне могли отвезти его в обычную детскую больницу?

— Ах это… — протянула она. — Но с ним же все в порядке, я потом узнавала.

Он еще внимательнее посмотрел на нее. «Узнавала…» Значит, совесть в наличии. И вообще она ему нравилась.

— Но вы же нарушили инструкцию, — сказал он. — Почему?

Только теперь она опустила свои большие и ясные глаза и стала перебирать пальцами края клеенки.

— Меня заставили… — тихо сказала она.

Вот оно что, подумал Померанцев, ощутив, как по спине пробежали мурашки. Все становилось на свои места.

— Заставили? — деланно удивился он. — Кто, родители?

— Нет, — покачала она головой. — Один человек. Он подошел в тот момент, когда я собиралась на выезд в детсад к этому мальчику. И стал говорить, будто он рекламирует эту платную клинику, а она действительно у нас самая лучшая, с английским оборудованием… Я сначала удивилась, откуда он знает, куда и на какой вызов мы едем. Да и вид у него… Знаете, уголовник какой-то. А потом, когда я сказала, что не могу, не имею права, он мне ответил, что тогда очень нехорошее случится с моей дочкой, которая в это время находилась у мамы в Химках… Я живу одна, и для меня Ниночка и моя мама — это все, что у меня есть. И еще он сунул мне конверт. Я потом, когда он ушел, открыла и увидела там двести долларов. Для меня это огромная сумма.

— Вы можете его описать?

— Смутно… знаете, невысокий, коротко стриженный, узкоглазый, скуластый. Я как увидела, подумала, что вылитый Чингисхан.

— Больше вы его н? видели?

— Нет… Да я уже почти и забыла эту историю.

— Вы эти деньги потратили?

— Нет, что вы! Эти двести долларов до сих пор у мамы дома лежат. Я приказала их не касаться. Хотела их сдать в милицию, но побоялась. Еще привлекут к ответственности как взяточницу…

Она осторожно взглянула на Померанцева: не смеется ли?

— Вам придется передать эти доллары нам. Они нужны как вещдок…

— Как что? — не поняла она.

— В качестве вещественного доказательства. Где сейчас находится ваша дочка? — спросил он после паузы.

— У мамы в Химках, как и тогда. А что?

— Боюсь, вас подстерегает серьезная опасность… — сказал он, помедлив. — Найдется место где-нибудь за городом, куда вы с дочкой и мамой можете сегодня же выехать на пару недель?

— А что, это в самом деле серьезно? — спросила она, глядя на него с тревогой.

— Не хотел бы вас пугать, но… Возможно, вы слышали про расстрел медиков в морге на Пироговке?

— Да, ужасно, мы видели это по телевизору… Говорят, маньяк какой-то, это правда?

— Не буду рассказывать подробности, но то, что скажу, должно остаться между нами. Они там производили вскрытие тела медсестры Антоновой, которую застрелили до этого. Той самой, что делала уколы этому Игорю Макарову. Так вот, ей подсунули ампулы с фальшивым препаратом. В результате пришлось вызывать «скорую», то есть вас и вашу бригаду, к нему в детсад. Это все, что я могу сказать… Но вы мне еще не ответили. Вам есть куда сейчас же уехать с дочкой и матерью?