«За сердца кулак неразжатый…» За сердца кулак неразжатый, За факелы глаз, за кусок Начищенной меди заката, — Сижу за решеткою строк. Как кружка, чернильница налита. Мозг – пресная каша тоски… А город по рельсам асфальта Вперед, как колеса, шаги. За птицами бегают… Колят Пухлейшую грезу штыки… Звон… В потных рубах колокольнях То бронзовых мышц языки. Я чую, планета быстрее Ворочает времени винт. Пол гнет свои алые реи Под пар, а не парус любви. Вот берег желанный сегодня. Девятую песню валы. На зорь золоченые сходни Уж луны, носильщики мглы. Вот солнца приказ. Чтобы сухо, Не то в ребра лужи – лучи. Все клеточки тела и духа По шарикам всё получили. Поэт на свободе… Но всё же За струн паутину рука. За то, что на свете дороже, Дороже, чем радий, тоска. «На этот лунный снег бумаги…» На этот лунный снег бумаги, На эту мертвую парчу, Всесокрушающий, всеблагий, Себя я выплеснуть хочу. Кто выпил этот вечер крепкий? Кто эти звезды наплевал? Осушенных бокалов черепки — Стихов колючие слова. На лошадях бурана мчусь я, На снег страниц чтоб лечь костьми… Не строф торчат в страницах сучья, То кости черные мои. «Горят везде мои цветы…» Горят везде мои цветы, И я срываю их повсюду. И, тишина, в раскатах ты, И в мраке – солнц я вижу груду. И грустные такие ж лица На улицах встречаю я. Из века в век покорность длится, И древней чудится земля. И ничего не знаем. Дети. Письмо лишь разбираем чуть. И серый волк зрачками светит И бродят вместе Русь и Чудь. И ночи синяя страница Вся в кляксах золотых чернил. И вечный мир века двоится. И Темзе снится синий Нил. И сам себе кажусь я древним, И злак неведомый строки В глухой занесенной деревне Кладу я в ночь на угольки. «Великой любовью – до пепла Сахара…» Великой любовью – до пепла Сахара, До пудры червонной песка… Тобой мое сердце в кустах полыхало, Тебя я в поэмах искал. Тянулась по дюнам страниц караваном С горбами косматой тоски. Бубенчиком рифма болталася чванно На шее верблюжьей строки. Великой любовью – на диком пожаре, Что в диких столетьях гулял… Все складки зеленые пламень обшарил, И в тишь золотую – земля. Молчит от шатров пирамид до Марокко. Лишь черный самум на пески Орлом вдохновенья наскочит жестоко И вытащит петлю строки. «Не за заставой в сорной яме…» Не за заставой в сорной яме, Не по глазам лесных озер, — На площадях под фонарями, По жилам улиц мрак ползет. Есть теплое у мрака мясо, Яд сладости у мяса есть… И где-то там, ножом смеяся, За сердцем притаилась месть. А луч мечом по вековому, На стол снопами с высоты… И не легко жуют солому Привычные к мясному рты. «У ней терпение востока…» У ней терпение востока, Она выдерживает всё. Бичами строк ее жестоко Поэт, палач и режиссер. И оттого как снег страница, И ни кровинки нет в снегу. На дыбе тянут, дух струится, Из глыб висков ручьи бегут. А на завалинках вселенной Века в прическах всех былых, И нюхают табак священный Из табакерок зорь и мглы. И желтый след закатом стынет На пальцах уходящих дней, И молний клинопись отныне Выбалтывает тьму ясней. «Ветер, ветр, поэтический пес…» Ветер, ветр, поэтический пес На луну завывает на каменной площади. Вам я, улицы, крылья принес, Вы ж белье фонарей в мутной сини полощете. Ах, луна распустила свой лен. То земли неизменный в столетиях пудель. Ветер, ветер столетья влюблен, Ни и воде, ни в огне, никогда не забудет. В роковой фиолетовый час, Рассказав о заре опьяневшему ландышу, Он, в окно золотое стучась, Камень бешеной скуки положит мне на душу. И в глазастую ночь октября, Вея запахом плоти, и гнили, и сырости, Он зайдет ко мне в гости не зря, Солнце мая в душе моей вырастит. Верен ветер всегда и, метелью дымяся, У крыльца он последний свой вал. Потому что певец своим огненным мясом, Мясом сердца его годовал. |
