«Не надо нам добра, не надо…» Не надо нам добра, не надо… И дней золы не надо нам. Многовековым звездопадом Родная Русь удобрена. Кругом, как войско, перелески К боям готовые стоят. А грусть гармошки деревенской По сердцу льет вечерний яд. Тот яд горит и не застынет, Куда, куда ни заберусь. И в Африке, в ночной пустыне Твои шаги я слышу, Русь. И там во мгле неопалимой Под акварельной синевой Флиртует месяц с юной пальмой И душит лапой пуховой. И синий Нил похож на Волгу. И не папирус – камыши В ночищах шепчутся подолгу И звезды там жуют в тиши. «Тебя пою, покой вселенский…» Тебя пою, покой вселенский, Покой неведомой тоски. За то, что плавишь в черном блеске Мои зыбучие зрачки. И ракушками бездн усыпан Кружочек радужки любой. Возникла песнь из пены хрипа На ниве той, где мчался бой. Луны бессмысленная лапа Ночей ласкает купола. Топленым воском звезд закапан Пасущий облака Алла. И ты, о снежная страница, Крылатых песен барабан, — Мне на кривом Арбате снится Твоя скрипучая арба. И эхо там в мозгу, в ущельи… Над бездной – быстрой мысли вскок. А вон по кручам заблестели Змеиные тропинки строк. «Дыханьем осени огнистой…» Дыханьем осени огнистой Уже листва обожжена. И роща в золотых монистах, Как в праздник пухлая жена. Вот скоро-скоро засмеется, Блондинкой прыснет золотой. В объятиях звериных солнца Последней крикнет красотой. И будет грустью и худищем. Скелетом черным захрустит.. Лишь ветер меж ветвей засвищет О том, что к смерти все пути. «Я бряцаю сердцем юным…» Я бряцаю сердцем юным, А кругом народ, костры… Как ножи лихие струны, Струны жгучие остры… Из-за пищи, из-за хижин На костры идет народ. Саранчою звезд засижен Бесколонный низкий свод. В синях ночи пар Кастальский, Песней млечною дымок. Тот, кто слышит мало-мальски, Песню б ту расслышать мог. Голод уши увеличил, Ловят молнии, прядут. Голод в золотом обличьи На сухую пал гряду. У красавицы-страницы В пухлоснежном животе Строф кишечник шевелится, Тот же голод, муки те… «Неистовей Виссариона…» Неистовей Виссариона, Вольнее ветра самого Огонь души моей бессонной Свое справляет торжество. Свое же пламя сам же славит, Свои же пляшут языки. А может, сон вернее яви, Да, может, смех мудрей тоски? О черепа, – иль глаз нет, Иль костяные, что ли, сплошь? Не чуете, как сумрак гаснет, И сон по-вашему, что ложь. И стрелка синяя компаса Не отклоняется у вас От многослойного Парнаса, Чьи недра не провидит глаз. Я взрыть хочу седые склоны. Киркою звонкой – я туда, Где сил подземно раскаленных Таится звездная руда. «Жокеев развелося – страсть…» Жокеев развелося – страсть, Лихих наездников по сотне. Одни галопом славят власть, Другие шагом – день субботний. Тебе, любовь, мы не изменим. Метелью фыркает на нас Неисчерпаемым ячменем В веках откормленный Пегас. И пусть одни кричат: заезжен, Куда ему, куда лететь! И пусть другим он слишком нежен, Чтоб грудью рвать созвездий сеть. Мы голову к лебяжьей вые, И – чрез закат, и чрез рассвет, Чрез все преграды огневые, Чрез всю вселенную – поэт. «Во мне позвякивают звенья…» Во мне позвякивают звенья Еще не начатых поэм. Не знаю, кто мне вдохновенья, Душа переночует с кем. Любимец был какой-то Надсон, Весенний, падкий на скандал. Ах, я боюсь, друзья, признаться, Что я Тарзана не читал. А дрянофил наш Облаковский… Похож на клоуна и льва. Пиит Республики Московской Мне перепонки волновал. Куда забраться мне, бродяге, — Не к старикам ли в старый дом? Иль, может, выстроить мне лагерь На берегу том золотом? И там бродить и волны слушать, И бури ждать, как ночи тать. Быть мужем вероломным суши, О пене голых волн мечтать. |
