Последовавшие недели оказались настолько заняты, как будто меня затащило в какой-то механизм.

Рабочие устанавливали центральное отопление, а я делала ремонт в комнате Руфи и размышляла насчет своей спальни, которой, считал Колин, тоже надо было заняться. Были неприятности с Йеном, которого на пути из школы домой задирал мальчик старше его, и с Руфью, когда впервые за все время Йен пренебрег ею и поехал кататься на велосипеде со школьным приятелем. Надо было подготовить сад к зиме, выкопать георгины, перекопать и прополоть когда-то прелестный цветочный бордюр, смести в кучу и сжечь опавшие листья. И еще письма детей Колину. Мы отправляли их каждый понедельник.

Не успела я оглянуться, как осталось ждать всего две недели. Центральное отопление будет установлено, я сделала рождественский кекс и пудинг, комната Руфи с розовыми стенами и ковром и с занавесями и постельным покрывалом в цветочек была закончена. Садом мы занимались втроем и добились поразительных успехов. Счастливые недели. Когда я отправлялась спать, у меня болели ноги и случалось так, что от усталости я не могла заснуть, но каждый день я ковала еще одно звено цепи. Я-Дебора-принимаю-тебя-Йена-и-Руфь-и-Слигачан...

— Очень мило, — одобрила Руфь, когда я вешала занавеси в своей комнате, с цветами в двух оттенках синего на голубино-сером фоне. Стены были того же серого оттенка, ковер бледно-медовый, постельное покрывало — переплетение синего и лазурного цветов. Она добавила не очень уверенно: — Это новая кровать.

— Нет, милая. — Мне не очень-то хотелось спать на широкой кровати, на которой предположительно раньше спали Колин и Энн, но покупать новую из-за чрезмерной чувствительности — так разумные и уравновешенные особы не поступают.

— Новая. Ее папа купил, — подтвердила Руфь и потерлась щекой о вельветовую поверхность покрывала. — Он и дедушка вынесли кровать, которая была здесь, в дру1ую комнату.

Я посмотрела на нее.

— Мамину кровать, — флегматично подтвердил Йен. — Ту, которая была у мамы.

— Это милая кровать, верно? — продолжала Руфь, подпрыгивая на постели. Я согласилась, что так оно и есть. — Папа сказал, что в ней вы будете рассказывать нам сказки, — добавила она. Это вроде не оставило место сомнениям. Кровать была куплена для меня, и у меня потеплело на душе.

Вслух я бодро сказала:

— Эй, так чья же это кровать? Моя или ваша?

— Ваша и папина, — просто сказала Руфь. — Но мы будем залезать сюда, верно, Йен?

Он, однако, внезапно превратился в семилетнего мужчину, который собирался в следующем семестре тренироваться с футбольной командой.

— Я не знаю.

— Ну, а я все равно буду, — великодушно сказала мне Руфь, соскальзывая со своего трона. — Папа спал здесь. — Она похлопала по правой стороне большой кровати. — Ему здесь нравилось, потому что он мог смотреть в окно.

— А теперь пойдем, — торопливо сказала я. — Пора ужинать.

За ужином Йен уставился на меня, не говоря ни слова. Что-то занимало его мысли, что-то такое, толчок чему дала болтовня насчет спальни его родителей. Временами он мог быть гораздо старше свой сестренки.

Этим вечером, как обычно, Руфь подобно ангелочку запрыгнула в постель и ждала свою сказку. Как ни странно, сказка оказалась про ангелочка, но не про темноволосого. У этого были золотисто-рыжие волосы и розовые крылья, украшенное петуньями платье и плюшевый мишка на руках. Мне очень нравился этот ангелочек, что было очень кстати, потому что мне никогда не разрешали рассказывать про мистера Льва.

— Только когда папа вернется, — твердо заявила Руфь.

Как раз когда я добралась до платья ангелочка, которое каждый раз приходилось описывать очень подробно, Йен в пижаме бочком пробрался в спальню.

— Теперь мы будем звать вас мама? — без околичностей потребовал он ответа.

Это была дилемма. Если бы все зависело только от меня, я сказала бы «конечно, с удовольствием», но ведь был еще Колин. Я так отличалась от маленькой Энн, любившей не слишком мудро, но слишком сильно. У меня было ощущение, что он хотел бы сберечь ее память для детей.

— Только если вам захочется, — осторожно ответила я.

— Мне все равно, — заверил меня Йен, — но так полагается, я думаю.

— А я захочу, — нетерпеливо вставила Руфь. — Я не помню, как мама выглядела. Только она все огорчала папу. Это было ужасно.

— Нет, милая, — возразила я, — не совсем так. Папа огорчался только потому, что мама болела. И потому что он любил ее и так хотел, чтобы она поправилась.

— А ладно, — сказал Йен, — теперь это неважно. — Его не интересовали ангелочки, так что он побрел обратно в кровать.

— Мама, — прошептала Руфь, когда я поцеловала ее на ночь, — ты никогда не будешь огорчать папу, верно? — Когда я пообещала, от ее удовлетворенной улыбки у меня сердце чуть не разорвалось.

В субботу перед Рождеством у Руфи поднялась температура. Вряд ли это могло случиться в более неподходящее время, но она не выглядела больной и с удовольствием согласилась остаться в постели вместе с Хани, которой тоже нездоровилось.

Предоставленный сам себе Йен бродил возле кухни, пока я готовила ленч. У него был включен транзисторный приемник, и я как раз собралась попросить его уменьшить звук, когда диск-жокей объявил адресата следующей записи: фамилия и адрес в Глазго.

— Для вас, миссис Глеи, с любовью от вашей двоюродной сестры, мисс Луизы Армстронг из Оттавы. В своем письме мисс Армстронг упоминает, что собирается навестить вас, так что сейчас она, очень может быть, уже с вами вместе. Она просила передать «Мои домашние», и мисс Армстронг также шлет свою любовь исполнителю этой песни Колину Камерону.

— Папа! — завопил Йен. — Папа будет петь. — Он сразу увеличил громкость до максимума, и голос Колина, исполнявший песню, от которой у меня всегда наворачивались слезы на глаза, составил странное сочетание с прозаическим вареным мясом и молочным пудингом.

— Когда мы его будем встречать во вторник? — который раз спросил Йен, и я ему который раз объяснила. Колин возвращался в Глазго. Завтра поздно вечером он должен был быть в Лондоне и остаться там в понедельник на репетицию новогоднего телевизионного шоу.

— Папа не говорил, кто такая эта мисс Армстронг? — спросила я, когда песня закончилась.

— Нет, — не раздумывая, ответил Йен. — Но по-моему, у меня есть тетя Лу или вроде того.

В этот день его пригласили пойти со школьным приятелем и его отцом на детский сеанс в кинотеатре в Глазго, и после ленча от отбыл в отличном расположении духа. Я сидела возле Руфи, когда раздался звонок в дверь. Гостья, которой на вид было около семидесяти, увидев меня, выглядела озадаченной.

— Мне нужен мистер Камерон. Он еще живет здесь? — По легкому канадскому акценту до меня вдруг дошло совершенно невероятное совпадение.

— Вы, случайно, не мисс Армстронг?

Так оно и оказалось. Она приехала в Глазго неделю назад, но завтра уезжала, чтобы провести рождественские праздники с друзьями в Йоркшире.

— Я не хочу ему слишком надоедать, — сказала она про Колина, — но в эту поездку мне хотелось бы с ним встретиться. Конечно же, я должна вам объяснить. Энн была моей племянницей.

Я чуть не ахнула. Так это была тетушка, которая воспитывала Энн, и уж точно она скорее всего могла винить Колина за то, что брак оказался неудачным. И все же она во всеуслышание посылала ему свою любовь.

Когда я объяснила причины отсутствия Колина и Йена, я провела ее в спальню и оставила на попечение Руфи и Хани, пока я занималась чаем. Я не слишком ожидала, что Руфь будет занимать ее беседой, но к моему удовольствию, беседа завязалась — и очень оживленная.

— До чего же она стала хорошенькая, — объявила мисс Армстронг, когда мы пили чай. — И уже полна характера.

— Она похожа на свою мать, — пробормотала я, и моя гостья мгновение помолчала и вздохнула.

— Нет, Дебора. У бедняжки Энн характера было немного. — Она нерешительно продолжала. — Колин не рассказывал вам о ней?