— А теперь у вас другое чувство? — осторожно спросила я.

— О да, у него неплохо получается, — согласилась она с типично шотландской сдержанностью.

Возвращаясь из Ланарка, мы попали в несколько снежных зарядов, а ночью выпало еще больше снега. На следующее утро Слигачан, Крилли и окружающие холмы оделись в белую мантию.

Сразу же после завтрака Колин отправился на улицу под предлогом очистить дорожку к калитке, а на самом деле поиграть с детьми в снежки, и когда я позвала их в дом перекусить, Йен заскочил в кухню и бросил в меня снежком. Я как раз сурово выговаривала ему, когда в дверь заглянул пораженный Колин.

— Он не сделал вам больно?

— Нет, но гляди, что он устроил, — резко ответила я. Мне не хотелось это признавать, но с утра у меня болело горло, и я неопределенно, но со зловещим предчувствием ощущала себя не в своей тарелке. — И взгляни на него. Он промок насквозь!

И Руфь тоже. Щеки ее пылали геранью, глаза сверкали, и по всей куртке расплылись мокрые пятна.

— Это ничего, от снега никогда не простудишься, — самоуверенно сказал Колин.

— Ну, ты уж точно во вторник пел другую песню, — ядовито прокомментировала я.

— Да, разве не этого тебе хотелось? — напомнил он.

После ленча снова пошел снег, так что пришлось оставшуюся часть дня провести дома. Это могло было быть так же приятно, как вчера, потому что обращение Колина с детьми оказалось столь же неожиданным, сколь и заслуживающим восхищения. Он не разрешил им смотреть все подряд по телевизору, усадил писать ответы на поздравления и играл с ними в те же старые игры, в которые мой отец играл со мной и Аланом. Увы, мое горло с каждым часом болело все сильнее.

Отправляясь спать, я безжалостно напичкала себя лекарствами, но так как я ощущала жар и беспокойство, то заснула очень поздно. Проснувшись, я обнаружила, что в комнате совсем светло, и Колин стоит у кровати с завтраком на подносе. Часы показывали десять — нет, этого просто не могло быть. Колин, широко улыбаясь, сказал:

— Хватит спать, хватит спать!

Спасибо, я совершенно проснулась и ужасно разъярилась на себя. Это мое дело было готовить завтрак. Почему он меня не разбудил?

— Ну, успокойся. — Его лицо вытянулось. — Я ведь принес завтрак, а не мышьяк. Разве тебе не нравится завтрак в постели?

Неважно, нравился или нет. Важно, что уже на третье утро я не управилась со своей работой, и я была вне себя от раздражения.

— Нет, не нравится. Я лучше встану.

— Извини, в другой раз буду знать, — отрезал он.

Я сразу же преисполнилась раскаяния. Какая же я грубиянка!

— Колин, я… — Поздно. Полный поднос стоял на стуле рядом со мной. Колин вышел и закрыл дверь.

Я отбросила одеяло и опустила ноги на пол. Я уже застегивала платье, когда услышала голос разума. Именно это и был эмоциональный подход, против которого предостерегал меня Адам! Энн наверняка бы так поступила. Я почти могла представить ее бросающейся к нему в объятия, льнущей к нему, делающей из мухи слона, которого трудно забыть. Уж чего я Колину не устрою ни сейчас, ни в любой другой раз, так это сцену. Это я твердо решила.

Вот так! То, что случилось — мелочь, и я так и буду к этому относиться, и на остаток дня буду вести себя холодно, но добродушно. Я решительно сняла платье и снова улеглась в постель. Что ни говори о принятых решительных мерах, но мое горло болело гораздо меньше, а голова была холодной и не болела совсем.

Когда я спустилась вниз, Колин уже вымыл посуду, Руфь вытирала ложки, а Йен бесцельно стоял у плиты. Я заговорила с ним, но он отвечал неохотно.

— В чем дело? — прошептала я Колину.

— Слишком много конфет, — громко ответил Колин. — У него не осталось места для завтрака.

— Не думаю, чтобы он их так много съел, — сказала я в защиту Йена и повернулась к нему. — Йен, тебе нехорошо?

Он обиженным тоном сказал:

— Нет, — и потом добавил: — Я не знаю.

У меня зародилось ужасное подозрение, имевшее отношение к моим собственным вчерашним симптомам, но когда я принесла градусник, Йен отодвинулся с обычным достоинством.

— Спасибо, Дебора, все в порядке. Мне это не требуется. — С той же вежливостью он обратился к отцу. — Папа, можно я немного посижу у тебя на коленях?

— О, пожалуйста, — рассеянно ответил Колин, и Йен сонно склонил голову ему на плечо. — Так удобно? — чуть насмешливо спросил Колин.

— Да, спасибо. Теперь не болит, — ответил Йен.

— Что не болит? — снедаемая беспокойством, резко спросила я.

Колин ответил за него.

— Могу предположить, что голова, горло и ноги. — Я впервые внимательно посмотрела на Колина, и то, что я увидела, мне совсем не понравилось. Такие же оплывшие глаза, как у Йена, и опавшие щеки. Я открыла рот и снова закрыла. Спокойно, Деб, не суетись, ему это не понравится. Спасибо, что в голову приходят вторые мысли: мои первые как будто всегда оказываются неподходящими.

— Кто-то еще съел слишком много конфет? — бодро спросила я.

— Я говорила, что валяние в снегу не доведет до добра! — заметила я напоследок, расстилая Колину постель.

— Очевидно, мы оба подхватили простуду, которой, по-твоему, не было у Руфи! — с таким же торжеством отозвался Колин.

У него не было высокой температуры, но нас беспокоило назначенное на вторник телевизионное шоу. До него оставалось только четыре дня и часть его должна была сниматься на воздухе.

— Они не могли бы найти замену? — предложил доктор.

— Без труда, — отозвался Колин, — но только через мой труп.

— Странно, — заметила я. — Я всегда считала благородной ту суету насчет того, что «главное — это спектакль». Но когда живешь вместе с этим, оно выглядит просто глупо.

— Возможно, но при моей работе без этого долго не проживешь, — иронически добавил мой пациент.

Стараясь уберечь его горло от инфекции, доктор посадил его на антибиотики, и он быстро поправлялся.

К Йену, который был простужен сильнее, было решено не применять сильнодействующих средств, и мы чинили его малыми дозами аспирина и микстурами. В отличие от своего близнеца, больной Йен был невыносим — беспокоен, требователен и непослушен настолько, что в воскресенье утром Колин, заслышав, как я в десятый раз поднималась наверх в ответ на очередной капризный зов, сам взялся восстановить порядок и перенес его к себе в кровать.

Вместо благодарности я почувствовала угнетающую неудачу.

Тем не менее во вторник утром Йен снова сиял, как солнышко, и Колин встал, оделся и отправился на репетицию. Шоу должно было передаваться из Глазго этим вечером, и хотя передача кончалась с наступлением Нового года, этого нельзя было сказать о вечеринке в студии. Довольно ироническими теперь показались мне слова свекрови во время телефонного разговора:

— Милая, вы ведь раньше не встречали Новый год в Шотландии? Нет, я так и думала. Ну, тогда вы ничего не видели! — Ей лучше знать, но я не могла избавиться от ощущения, что любая вечеринка на презираемом юге была бы веселее моего сегодняшнего времяпрепровождения — в одиночестве у телевизора.

Но сначала покончить с делами. Я позволила Йену подняться с кровати в спальне, и мы с Руфью позавтракали вместе с ним. Иногда, с грустью думала я, я чувствую себя ближе к Колину, когда его нет рядом. Так было и теперь, когда я присматривалась к его комнате. Ее требовалось обновить. Как же иначе, думала я, можно было сделать ее уютной? «Вполне уютно, довольно уютненько», эти слова Йена больше не воспринимались как семейная шутка. Когда Колин просил меня выйти за него замуж, я чувствовала, что мой ответ создал у него ощущение уюта, но после того холодного ноябрьского утра, когда он надел мне кольцо на палец, я точно знала, что уют был последним из вещей, которые он от меня получал. Я так старалась, но в чем-то допустила ошибку. В чем именно?

В самый разгар шумной игры в «Вверх-вниз» раздался звонок в дверь.