Я не могла простирать объятия никому, кроме детей. Я не была романтичной, как Елена или Джиневра. Возможно, одна из героинь Шекспира; их белый стих звучал достаточно формально для учительницы, и вообще их всегда играли мальчики. Кроме того, у меня не было пышных форм, и до настоящего момента это не имело никакого значения. Теперь всем своим существом мне хотелось быть прекрасной, чтобы с радостью отдать себя ему в дар.

Этому не суждено случиться, и только я отвернулась от зеркала, как раздался звонок в дверь.

Час назад ради Нового года я зажгла фонарь над крыльцом. Он освещал темную голову, широкие плечи и накинутое поверх килта пальто.

— Не такой уж я первый входящий, как надо бы, — сказал Колин. — Я забыл захватить кусок угля. — Хотя голубые глаза таили мягкую улыбку, но их выражение было выжидательным, почти неуверенным.

— Не такое уж я лицо, как надо бы, — еле выговорила я. — Хотелось бы мне быть такой.

И тут случилось чудо. Колин не был Йеном или Руфью или любым из тех детей, кого я учила и утешала. Он был почти шести футов ростом, большой во всех смыслах, и если бы каждый, кто любил его, молодой и старый, выложил только одно пенни, набралось бы изрядное богатство, но никто не любил его сильнее, чем я, и мне было все равно, как глупо я выгляжу.

Я протянула к нему руки, и в тот же момент руки Колина жадно обвились вокруг меня.

Даже в уюте этих рук мне трудно было найти слова. Ничто не имело значения, кроме того, что мы были нужны друг другу, и все же мне хотелось дать ему знать, что я понимаю его чувства к Хани и ту печаль, которую выражало его лицо, когда он пел. Мне хотелось сказать, что это пройдет, как любая другая боль. Но заговорил Колин, прижавшийся своей щекой к моей.

— Что с нами случилось, Дебби? Мы почти пришли к этому два месяца назад, когда ты приехала в Крилли.

Что верно, то верно. Тогда в его комнате для занятий моя любовь к нему чуть было не выдала меня.

— Это во мне было дело? — мягко настаивал он. — Я тебя напугал? Я знаю, что немного похож на слона в посудной лавке.

Слон в посудной лавке. Он и раньше так говорил. Ну, и я от него не отстану.

— А я слишком уж лягушка, чтобы вдруг превратиться в царевну?

— Лягушка? — Ничто не могло польстить мне больше, чем взгляд Колина. — Так вот как ты о себе думаешь! Женщина, разве тебе не известно, что я по уши врезался в тебя сразу, как только увидел — с этой малышкой в самолете? Если бы Алии не была так больна и если бы ты не оказалась как-то связанной с Адамом, я бы ни за что не отпустил тебя, не договорясь о встрече. — Он помолчал. — Дебби, не смотри на меня так, как будто я семиглавое чудовище! Если не веришь мне, спроси у моей мамы.

— Верю, — еле выговорила я, — но потребуется немного к этому привыкнуть. Я думала, что ты сделал мне предложение из-за Хани… Я подумала, ты любишь ее. Я думала, что это она была та вторая, кого ты любил.

— Я люблю Мэри? — На его лицо в этот момент стоило поглядеть. — Великий Боже, да мне такое в голову не приходило. И ей тоже, могу заверить. Она уже год или больше надоедала своим, чтобы они позволили ей выйти за Винсента Честера. — Он сощурил глаза. — Так из-за этого ты спряталась в свою раковину, как только я надел тебе на палец кольцо?

— Не только. — Я оплела его пальцы своими. — Мне еще показалось, что ты изменился. Когда мы встречали тебя в Глазго… Ладно, это неважно. Просто все как будто совпало, когда Адам сказал, что за день до этого видел тебя и Мэри за ленчем.

— Раньше или позже нам надо будет поговорить об Адаме, — твердо сказал Колин. — Я встречался с Мэри в Лондоне за ленчем. Там было еще двое, продюсер и дирижер оркестра. А в Глазго я… наверное, ты и этому не поверишь. Когда я увидел, что ты бежишь мне навстречу, в этих зеленых чулках и в этом совершенно дурацком пальто, мне захотелось схватить тебя на руки и убежать с тобой, и потом я… Скажем так, меня нетрудно напугать.

— Мы не скажем ничего подобного, — возразила я. — Если Адам что-нибудь наплел обо мне, я хочу это знать.

— Нет, в другой раз. Это из-за того, как я поступил с Энн. — Он помолчал, подбирая слова. — Мне бы не следовало жениться на ней. Она не была к этому готова. Я просил се позволить мне заботиться о ней, и не сделал этого, во всяком случае, — он прямо посмотрел мне в глаза, — мне не следовало трогать ее, Дебора. Она не любила меня, и была напугана, и она это ненавидела. Я пытался уговорить ее и себя, что со временем все поправится, но… — Он резко замолчал, и у меня сжалось сердце. Я никогда не думала, что этим все объяснялось. — И она не хотела иметь детей, а когда они все же появились, она была так напугана, что я почувствовал, что никогда не смогу простить себя. Поэтому-то я поклялся, что с тобой такого не случится.

— О милый, прошу… — начала я, но он не дал договорить.

— Любовь к тебе, Дебора, оказалась такой огромной, что я до смерти перепугался, особенно в тот день, когда Адам сказал, что я толстею. Я никогда не думал, что ты на меня польстишься, разве что ради детей. И чем больше я с тобой разговаривал, тем больше наламывал дров. С рассказами о турах и о концертах и все такое. Ты думала, что я откровенный хвастун — конечно, я им и был. Я просто хотел, — он помолчал, — чтобы ты думала, какой я великолепный, — добавил он с обезоруживающей наивностью.

— Сюрприз за сюрпризом, милый, — сумела я вставить между слезами и смехом. — Я так и думала. И думаю. И всегда так буду думать. А теперь дай мне сказать, — взмолилась я. Это оказалось не так просто, потому что его руки снова обвились вокруг меня. — Я совсем не похожа на Энн. У меня нет ни ее внешности, ни ее страхов, и я вышла за тебя не ради Йена и Руфи, хотя я их очень люблю. Если бы тогда ты схватил меня на руки и унес далеко, я была бы вне себя от счастья. Я считала, что выхожу замуж за то, что осталось от других женщин, но я так любила тебя, милый, — я была и этим довольна. — Не слишком членораздельно я рассказала и все остальное губам, касавшимися моей щеки. Начиная с того, что я чувствовала той ночью в самолете, когда его беспокойство точило меня, как мое собственное, кончая тем днем, когда я совершенно бесстыдно отправилась в Крилли высматривать его. И я рассказала про Адама. — Хотел создать впечатление, что ему принадлежит половина твоего магазина твида, — с негодованием заключила я.

— Но это верно, — ответил Колин. — Теперь. Я его передал ему и Мэгги поровну. У нее дело не придет в упадок, а может, и будет процветать.

Вот и все. Он отдал доходный бизнес, как старый костюм.

— Почему ты это сделал?

— Потому что не мог позволить Адаму приехать сюда и все время напоминать тебе о том, что ты потеряла, как было все эти годы с Энн. Я бы все отдал за то, чтобы возвращаясь домой, не увидеть… — Он не закончил фразу. В этом не было необходимости. Я с тошнотворной отчетливостью поняла, как это должно было выглядеть сегодняшним вечером — повторение прошлого, жестокая насмешка над его усилиями. Он выглядел холодным, спокойным и ушедшим в себя не из-за Хани, а из-за меня.

— Как будто шутка вышла за мой счет, — неадекватно сказала я.

Мы прикрыли камин, выключили свет и поднялись наверх. На площадке Колин задумчиво сказал:

— Ты-то никогда не спала с Йеном в одной кровати. Он пинается.

Я небрежно сказала:

— Может, я тоже пинаюсь.

— А, ладно, — сказал Колин. — Придется рискнуть.

Было еще темно, когда дверь спальни с грохотом распахнулась и раздался торжествующий голос Йена:

— Так вот вы где! Я вас везде искал.

Колин рядом со мной глубже зарылся в одеяло.

— Я сплю. — Будить его было так трудно, как я и ожидала.

— Сколько времени понадобится, чтобы съездить в Ланарк? — спросила я несколько минут назад. Его родители собирались приехать провести день с нами.

В ответ послышалось пыхтение, и его голова еще крепче прижалась ко мне.

— Спасибо, так очень удобно, — пробормотал он. Задохнувшись от поднявшейся волны нежности, я больше ничего не сказала.