Более того, наместники не могли правильно вносить в списки все изменения, вызванные передвижениями населения. Они довольствовались тем, что распределяли общую сумму требуемого налога между оставшимися жителями. Если их становилось значительно меньше, год был катастрофическим. Бо Цзюйи (772–846), придворный надзиратель, а одновременно один из самых великих китайских поэтов, в 808 г. передал правителю смелую докладную записку, в которой он изобличал эти преступления. Еще более трогательной является его длинная поэма, в которой он с отчаянием описывает несправедливые страдания народа:

Новый налог, несмотря на то что количество плательщиков расширилось, был хуже приспособлен к новым формам государственных или частных хозяйств, вышедших на национальный уровень. Его введение не привело к желаемому преодолению дефицита государственной казны, который продолжал расти. Цикл немедленных взносов и покрывающих их долговременных задолженностей все больше и больше ускорялся.

В это время светское хозяйство буддийской церкви превратилось в государство в государстве, гигантский и вызывающий механизм налогового мошенничества, который позволял вырваться из тисков работы или, как это подчеркивали конфуцианцы, семьи. Это продолжалось до того момента, когда правительство, доведенное до разорения, вынуждено было принять драконовские меры. С 842 до 845 г. оно яростно объявило вне закона как буддизм, так и все «иностранные религии», например несторианство, которые одновременно проникли в Китай с Запада.

Впрочем, эти репрессии не стремились поражать духовные основы доктрин самих религий. Они касались материальных учреждений, богатств, разорительных обрядов чрезмерно пышных культов, исключительных монополий и экономических привилегий, которые были постепенно и необдуманно предоставлены монастырям.

Однако спустя четыре века религиозного усердия большая часть представителей китайского народа, кажется, быстро отошла от исступления и восторгов веры. Все это оставалось свойственно отдельным личностям, но не группам, как это было в период гонений, когда японский паломник Эннин, автор увлекательного «Дневника», путешествовал по Китаю (838–847). Во-многих обстоятельствах буддизм использовался только для того, чтобы служить частным интересам. Так это было свойственно богатым семьям, враждебно относившимся к исключительному и слишком «элитному» превосходству конфуцианства, которое не признавало ничего, кроме культурных ценностей. Буддизм также играл важную роль для евнухов, женщин дворца и торговцев, которым эта религия возвращала чувство собственного достоинства, оспариваемое конфуцианцами и легистами. После того как были разрушены его материальные строения, буддизм потерял и былую поддержку. Осознавало ли китайское общество все то, что было бесспорно принесено вместе с буддизмом: больше милосердия в правосудии, больше свободы и равенства в отношениях между частными лицами? Оно снова казалось нерушимо связанным с древними общественными, религиозными и обрядовыми понятиями, которые всегда указывали ему путь. Больше, чем когда-либо, китайское общество осознавало свое величие.

Действительно, расцвет государства никогда не был таким очевидным, как в эпоху Тан, когда он проявился в необычайном территориальном расширении на запад. Если передовые линии китайских войск, стоявшие на севере Кореи и на юге Индокитайского полуострова, казались относительно естественными для долгого развития цивилизации Великой Китайской равнины, то распространение власти империи на запад в VIII в. было головокружительным, в этих регионах китайское влияние столкнулось с персидским. В итоге Азия оказалась разделена практически на две равные части: китайскую и тюркскую.

В то время когда правители династии Суй воссоздавали единство Китайской империи, остальная часть Азии принадлежала ту-кю, которые уже неоднократно воевали с Китаем в беспокойные годы правления варварских династий. Во второй половине VI в. эти завоеватели разделились на две соперничающие группы. Подобное деление лишь отражало экономические и политические различия тех регионов, которые занимали эти группы. С запада они испытывали влияние иранской культуры, а на востоке — культуры Китая. Западные тюрки занимали в Центральной Азии территории с низкой плотностью населения, где рассеянные населенные пункты жили сельским хозяйством и торговлей. Эти города были отдельными более или менее процветающими государствами, которые относились друг к другу с безразличием. Кроме того, расстояние между ними было слишком большим для того, чтобы создать настоящую преграду для кочевников-завоевателей и оказать им достойное сопротивление. Восточные тюрки кочевали у самых границ Китая по огромным пространствам пастбищ, никогда не пытаясь по-настоящему вторгнуться на его территорию, так как высокая плотность населения, как варварского, так и китайского, держала их на расстоянии. Более того, обе группы не обладали одними и теми же политическими преимуществами. Западные тюрки нашли в лице Византии могущественного союзника, позволившего им оказать сопротивление Ирану. Напротив, восточные тюрки для нападения на Китай могли рассчитывать только на свои собственные силы и на союзы с пограничными государствами, такими как Корея. Даже сама жизнь тюркских племен начала меняться под влиянием прибрежных цивилизаций.

Традиционно основным занятием тюрков были охота и скотоводство. Они жили в войлочных шатрах или в юртах, которые возили с собой на лошадях и в повозках. Вся территория, контролируемая тюрками, делилась на регионы, во главе каждого из которых стоял князь (тегин). Этот титул передавался младшему брату от старшего, а от самого младшего брата — сыну самого старшего. Каждый князь управлял своими племенами, которые были неравны по своему положению. Их вожди (беги) объединялись в один совет (курултай), для того чтобы блюсти общие интересы. Помимо правящего племени, существовали и племена свободных людей, которые составляли тяжеловооруженную кавалерию. Их главным занятием была война, и они не утруждали себя повседневной сельскохозяйственной работой или разведением скота. За них этим занимались пленники, обращенные в рабов.