«Я встану на холме и руки протяну…» Я встану на холме и руки протяну, — В зеленой чаше целый мир утонет. Я буду пить глотками тишину, Навстречу ветру повернув ладони. Она — жива, ты слышишь? — тишина, Задавленная тяжкою пятою, Задушенная в каменных стенах, Прибитая лавиной городскою. Она жива, и дышит, и поет, Дрожа мгновенным, небывалым чудом, Пока ее не срежет самолет И трактор не пронзит железным гудом. И все-таки она — жива, жива! Я унесу ее. Укутаю. Укрою. Я сберегу ее. Пускай в моих словах Она побудет. И уйдет со мною. Посвящение Кем будешь ты? Мир так широк перед тобой… И все равно — поэт, шахтер ты или воин, — Но ты ведь сын планеты нашей голубой: Ты — Человек. И будь того достоин. Покой Оттрещали кузнечики, откряхтели лихие лягушки, Грохот трактора замер в душистой холмистой дали, Синева осенила густые лесные опушки, Облака вслед за солнце ушли. Зацепился за яблоню оранжевый месяц. Притворился лукаво, бумажным большим фонарем, Ночь склонилась над крышей, низко голову свесив, — Поджидает, пока мы уснем. «Было в детстве и юности море любви и тепла…» Было в детстве и юности море любви и тепла, — Даже грусть согревалась улыбчивым розовым светом. Я привыкла к теплу, только жизнь от него увела, Почему-то оставила в стыли и в холоде этом… Ничего не пойму я: за что, за какие грехи Наказаньем пришла неуемная, горькая старость? И уходят друзья, и скудеют слова и стихи, И одно ожиданье осталось… «Голубая елка у порога…» Голубая елка у порога. Кружево березы за окном; Иногда нам нужно так немного: Шелк листвы, неприхотливый дом, Немудреные слова привета, Дни, окутанные тишиной… И смолкает боль в душе, задетой Жесткою безжалостной рукой. Потом Еще я живая. Живая. Меня вы живою запомните, Остановитесь тихо. Задумайтесь. Помолчите. Еще я здесь. Я присутствую в обжитой мною комнате. Задумайтесь. Тихое слово мне на прощанье скажите. Старость — всегда жалкая. Старость — надоедная, Раздражающая, бестолковая, но до чего же — бедная!.. Уберегите меня от обиды и боли, От своей, от чужой — вольной или невольной, — От слова, от окрика в необузданной вспышке зла, — Будет поздно, когда всем существом осознаете, что я — умерла. «И все-таки всегда с тобой я буду…» И все-таки всегда с тобой я буду, Ежеминутно, ежечасно, всюду — Когда почти что позабудешь ты. Нет, не забудешь… Вольно иль невольно Почуешь ты едва заметной болью Короткий блеск скатившейся звезды. In memoriam Прошла пора чудес. Я больше в них не верю. Пути отрезаны от прошлого давно, И навсегда, перед последней дверью, Пожать нам руки было не дано. Но я тебя благодарю за верность, За память долгую — судьбе наперекор, — Той нити дружбы, прочной и безмерной, Такой живой, как будто до сих пор… И смерть к тебе пришла, но то тепло осталось, Что в душу мне тогда ты заронил. Мне легче с ним назойливая старость И доживания нерадостные дни. «Широко я тебе распахнула настречу…» Когда я читаю твои стихи обо мне, почему-то мне всегда хочется плакать… (Слова, сказанные в ранней юности) Широко я тебе распахнула навстречу Беспокойную, жадную душу свою. А теперь поняла я — пустынен мой вечер, Я одна на последнем пороге стою. В чем-то я виновата. Я будто не знала, Что построила замок на зыбком песке… А теперь — все напрасно. Нет больше начала. Ты ушла незаметно. Совсем налегке. Даже дальнего эха я больше не слышу. Ты ушла далеко. Ты совсем далека. Мне ж пора собираться. Все выше и выше Необъятной стеной вырастает тоска. «Много ли дней или месяцев…» Много ли дней или месяцев Встанет еще предо мной? Все-таки как-то не верится: Круг оборвется земной… Дальше — пути не изведаны; Большего я не хочу. Просто — нежданный, неведомый Ветер задует свечу. «Пушистый холм склоняется отлого…» Пушистый холм склоняется отлого И чей-то вьется след — едва-едва. Как будто здесь кончается дорога, А дальше — только тишь да синева… «… НА СЛОВА РАТГАУЗА» (ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ) |
