Явно находясь под влиянием сен-симонистов, Бальзак ожидал того момента, когда «сотни тысяч семей во Франции испытают это маленькое счастье, которое начинается с первым пескарем, попавшим на крючок после многочасового неуверенного ожидания, и которое заканчивается вместе с разделом властных полномочий в коммуне. Если мы избавимся от мелкого тщеславия, которое дарит народу памятники, фресковую живопись и импозантную аристократию… то станем думать, что ежедневно во Франции рушится город скорби, а тот день, когда ни один человек не протянет руку за подаянием, станет поистине прекрасным».

В ожидании, когда из города скорби воздвигнется город счастья, Бальзак отправился в Турень.

Госпожа Бернар-Франсуа де Бальзак с удовлетворением взирала, как ее сын отстранялся от Лоры де Берни. Когда Лора пешком приходила к Оноре на улицу Кассини, она часто заставала там лишь служанку, Флору Делевуа: «Господин ушел». Но Лора не унывала. Она писала своему «котенку», нельзя ли «прийти на улицу Кассини к трем часам?». Она хотела, чтобы Оноре любил ее «небесной любовью». Для Бальзака эти «цветочные гирлянды» превращались в «кандалы каторжника». Даже если он еще и питал привязанность к этой женщине, то тщательно это скрывал, слишком Лора стала назойливой. Ум Лоры де Берни проявлялся в том, что она принимала Бальзака таким, каким от был, «со вспышками гнева, мириадами капризов, отрицанием общепринятых обычаев». Она была права…

В июне 1830 года Бальзак охладел к Лоре. Но он чувствовал себя слишком одиноко, а потому поехал вместе с ней.

Лоре исполнилось 53. Она стала сухопарой. Грудь потеряла упругость, но рот по-прежнему оставался красивым, а «подобие улыбки» смягчало грусть потухших глаз. Чтобы придать своему «овальному, удлиненному лицу» моложавый вид, она заплетала волосы в две косы.

Любовники остановились в Сен-Сире, в предместье Тура, там, где Оноре жил в семье кормилицы. Они сняли дом, который вдохновил Бальзака на написание «Гренадерши». Должно быть, дом напомнил ему о Шарметте, городе госпожи де Варане и Жан-Жака. В Турени ставни всех домов были зелеными, стены — желтоватыми, а первый этаж казался низким, поскольку крыши устремлялись прямо в небо.

Когда-то этот дом был обыкновенной хибарой, но потом его перестроили. Решетчатый забор отгораживал недавние пристройки, а гранатовые деревья скрывали их от посторонних глаз. Низенькая дверь и крутая лестница заставляли предполагать, что помещения здесь тесные и более чем скромные, а на самом деле это был очень просторный дом: «Нигде больше вы не встретите жилища одновременно столь скромного и столь большого, столь богатого растительностью, ароматами, природными видами».

В июне Турень утопала в цветах. Вместе с природой «расцвела» и Лора де Берни. Бальзак получил наслаждение, которое уже и не надеялся испытать, любуясь 53-летней женщиной, превратившейся в королеву цветов Энну. В окна низенького дома, где он работал, не проникали лучи солнца, зато туда порывисто вбегала Лора, высоко, словно яркий факел, держа букет.

Госпожа де Морсоф в «Лилии долины» предоставляет Феликсу де Ванденессу возможность самому составлять букеты. Так Бальзак воздал должное памяти Лоры де Берни. В 1843 году исполнилось два года со дня ее смерти. Очень похожая на нее Онорина тоже делает букеты, но из искусственных цветов.

Бальзака и Лору разделяла семья де Берни и ее многочисленные свойственники: граф Адриен Габриель де Бомон, граф де Лас Каз (1766–1842), описавший жизнь Наполеона на острове Святой Елены, барон Паскье, префект полиции, а затем министр граф Ферран. Помощи в книгоиздательском деле от них ждать не приходилось. Но главное, что разделяло Лору и Бальзака, — Александр де Берни, шестой ребенок в семье де Берни. Бальзак относился к нему как к брату, правда, этот братец оттеснил его от шрифтолитейного станка собственной типографии. Бальзак хотел, чтобы Лора де Берни занималась тем, что у нее получалось лучше всего: корректурой, вычиткой, редактированием, ибо она умела придавать текстам достойный вид и исправлять вкусовые ошибки… Он ругался и отчаянно сопротивлялся, когда кто-нибудь пытался устранить подобные ошибки в его рукописях, но потом, убежденный, уступал. Лора слишком много говорила о своих детях. Она поверяла своему компаньону об их маленьких горестях. Она позволила детям надеяться на красивую жизнь, в то время как смогла завещать им совсем немного. Лора драматизировала: ее дочери чахнут, не имея возможности выйти замуж без приданого. Сыновья «упрекали ее за свою жизнь». Они не получили состояния, соответствовавшего их амбициям. 8 марта 1848 года Бальзак написал Еве Ганской: «В 1830 году я жил одиноко, измученный требованиями старой женщины».

Вероятно, Бальзаком овладела скука, ибо 4 июня 1830 года вместе с госпожой де Берни он отправился к морю. Это путешествие создало у него иллюзию авантюрного приключения, и он возомнил себя «Корсаром» Байрона, «Керноком» Эжена Сю и пиратом Арго.

Сначала на корабле они добрались из Анжера в Нант, потом поехали в Сен-Назер, а оттуда — в Ле Круазик. Один километр пути стоил один су. В течение десяти дней Бальзак плавал, ходил по горам, вдыхал полной грудью воздух и вдоволь загорал на солнце. «В человеческой жизни есть прекрасные мгновения, — писал он в „Драме на берегу моря“. — Небо было безоблачным, море спокойным… Две лазурные степи».

Возвратившись домой, он с радостью рассказывал Виктору Ратье, что «вел образ жизни могиканина», обрел свободу и познал жизнь пирата: «Океан, бриг и потерпевший крушение английский корабль, вот-вот готовый затонуть, — гораздо более впечатляющее зрелище, нежели письменный прибор или перо… И что это за жизнь в маленьких коробках, называемых в Париже квартирами?»

Лечение дикой природой заставило Бальзака забыть об унижении. Он был унижен тем, что ему пришлось отказаться от типографии, что он поступал благородно, а над ним насмехались, что он связал свою судьбу со старой женщиной, что он был вынужден писать ради заработка «Гастрономическую физиологию» и хроники, получая сто франков в месяц, и «Трактат об изящной жизни», в котором образ Лоры де Берни занял треть оговоренного объема.

28, 29 и 30 июля, названные впоследствии «Три славных дня» («Свобода, ведущая народ». Делакруа), не оторвали Бальзака от работы и не нарушили его созерцательного образа жизни. «Когда смотришь прекрасной ночью на величественные небеса, возникает желание расстегнуть штаны и помочиться на все королевства». «На все королевства», или вернее правительства, каковыми бы они ни были. Для Бальзака «Три славных дня» — это даже не свет, а лишь зарево, вспышка, или, лучше сказать, лай собак в темноте, причем собак малочисленных, готовых поскорее разбежаться по теплым углам.

В письме, адресованном Виктору Ратье, редактору «Силуэта», Бальзак ясно дал понять, что не желает иметь ничего общего с парижской сумятицей. Он хотел остаться человеком вне общества, человеком, слившимся с природой: «О! Если бы вы знали, что такое Турень! Здесь забываешь обо всем… Турень дает восхитительное объяснение лаццарони. Отсюда мне удалось взглянуть на славу, на Палату депутатов, на политику, на будущее, на литературу как на настоящие пули, отлитые для убийства бродячих бездомных собак и я сказал себе: „Добродетель, счастье, жизнь заключаются в 600 франках ренты на берегах Луары“» (11 июля 1830 года).

Известно, что, вопреки настоятельным увещеваниям родных и друзей, Бальзак никогда не имел постоянного места работы. Уже в 1820 году он писал сестре: «Если я поступлю на службу, мне грозит погибель. Я стану клерком, машиной, цирковой лошадью, которая пробегает 30 или 40 кругов, ест и пьет по часам. Я сольюсь с толпой. Как смеют называть жизнью движение мельничных жерновов, бесконечное однообразное вращение!»