— Троктус — Марев — Кока — Костя — Константин будет обнаружен и доставлен на заседание радиокомитета, — подытожил Валерик. — Доктор Ватсон, за мной! — скомандовал он Свете.

Но обнаруживать Коку не пришлось. Оказывается, он стоял за дверью и всё слышал. Теперь, невзирая на мой запрет, Марев появился в библиотеке. Договорятся ли с ним ребята? О чём и как? И тут мне пришла в голову великолепная, но рискованная идея.

Согласится ли Кузьма Васильевич? Вдвоём с Анютой уговорить его легче. Да и Маревой больше нечего делать в библиотеке. Она будет только мешать ребятам. Я был убеждён, что они сами правильно разберутся со своим недавним врагом.

Только мы вышли, как за нами щёлкнул замок. И через полчаса я второй раз в этот день принуждён был стучаться в дверь библиотеки.

Кока стоял вспотевший, растерянный. Он только говорил:

— Да, да, ребята. Только пустите меня, пожалуйста, в рубку. А то как же вы с передачами?

— Пока не станешь человеком, о рубке и не мечтай. А насчёт передач — теперь не твоя забота. У нас есть, по крайней мере, три варианта, — заявил Слава.

— Три варианта, — подтвердила Анюта.

— А вот с деньгами хуже. Это большая сумма. Да и собирать как-то неудобно.

Вот тут я и вмешался.

— С деньгами тоже может быть всё в порядке. — Последовала эффектная пауза. — Кузьма Васильевич согласился, — продолжал я. — Вопрос решается так. Школе выделили ещё полставки для уборки новых мастерских, актового зала и библиотеки. Костя может стать у нас в школе… уборщицей.

— Вы что, с-смеётесь? — спросил Кока Марев и, прихрамывая, вышел из библиотеки…

Итак, я твердо решил остаться диктором школьной радиогазеты. Мне не нужны, как говорится, лавры артиста. Однако быть диктором радиогазеты, которая не выходит, тоже малоинтересно. Даже старшим диктором. Когда я получил второе письмо от Леона Филипповича, твёрдо решил в Дом радио не ходить. Опять «Здравствуй, дедушка!»? Хватит. И так Петька задразнил.

Но потом я подумал, что правильнее всё же будет пойти и объясниться. А тут ещё присоединились деловые соображения. Мне нужно было увидеть Лёню Фогеля — парня из нашей школы.

В назначенный день, за четверть часа до назначенного времени, я был в Доме радио.

Теперь найти студию, где записываются, оказалось нетрудно. Но нам сказали, что Леон Филиппович начнёт только через час.

— Терпение, мой друг, терпение, — сказал Дианов.

И через несколько минут он уже спал в мягком кресле — одном из тех, что расставлены в широком коридоре студийного блока.

Вы помните, когда я впервые попал в Дом радио, встретил здесь, звукооператора Лёню Фогеля. Он сказал, что его всегда можно найти в Большом магнитофоне. Но где он, этот Большой магнитофон? И я снова устремился в путь по лестницам-переходам Дома радио.

Всё шло хорошо, пока кто-то не посоветовал мне спуститься до, самого низу и там перейти через двор на другую лестницу. На дворе было холодно, шёл дождь, и я не знал, где мне искать другую лестницу.

И тут-то неожиданно услышал:

— Ты что здесь?

Он узнал меня, парень из нашей школы!

— Ну, как там у вас? Кузьму Васильевича по-прежнему ребята боятся?

— Боятся, — сознался я. — А в школе плохо.

— Плохо? — встревожился Лёня.

Дождь противно барабанил по тёмному асфальту двора. Я уже успел основательно вымокнуть. Лёня подхватил меня под мышки, и мы попали в какой-то подвал, откуда несколько ступенек привели на узкую лестницу. Через минуту мы шли по ковровой дорожке. Со всех сторон сюда выходили двери с круглыми окошечками, иллюминаторами, как на морских пароходах. Двери в каюты были наглухо закрыты. А когда Лёня приоткрывал их, оттуда вырывался то шум симфонического оркестра, то голоса сестёр Федоровых, и даже — это в четыре-то часа дня — бой кремлёвских курантов. Но самое удивительное, что, когда открылась дверь в каюту № 5, я услышал… Я услышал голос, произносивший три, четыре, пять, шесть раз: «Здравствуй, дедушка!» Удивительно, как человек может поглупеть от неожиданности. Сначала я подумал, что это посадили в каюту Петьку, чтобы он меня передразнивал.

В комнате находилось несколько станков. У одного из них стоял молодой толстячок и смотрел, как коричневая лента бешено крутится на двух серебряных дисках. А из шкафа, который оказался гигантским репродуктором, неслось: «Здравствуй, дедушка!» Парень нажал кнопку, диски остановились, он отрезал от коричневой ленты порядочный кусок и зачем-то надел на шею. Он был весь увешан кусками лент.

— Этот Леон совсем замучил ребёнка, — сказал толстячок, пожимая мне руку, после того как Лёня представил меня: «Парень из нашей школы». А узнав, что я именно и есть тот замученный ребёнок, которого Леон Филиппович заставлял по десять раз повторять одну и ту же фразу, мой новый знакомый Оскар Щербатюк заразительно засмеялся:

— Ну, можешь наслаждаться. У вас с Диановым будет цикл передач.

— Ему нужно помочь, — решительно заявил Лёня, показывая на меня.

— Когда? — осведомился Щербатюк.

— До праздников. Как у вас планируется время?

— Вторник — институт, среда — институт, четверг — торжественное заседание, концерт, танцы, — перечислял Щербатюк.

— Вторник — институт, среда — институт, а вот четверг — воскресник в помощь школе и, если хорошо поработаем, танцы в школе, — поправил Лёня.

— Ты думаешь? — ещё сомневаясь, спросил Оскар.

— Уверен, — убеждённо заявил Лёня. — А теперь марш в студию — Леон Филиппович ждёт.

…Четверг был последним перед праздником днём занятий в школе. А вечером восьмиклассники устраивали бал. Ну, конечно, представители «Ракеты» могли присутствовать независимо от возраста. Но рубка молчала. Успеют ли починить радио Лёня Фогель и Оскар Щербатюк? Они приехали в три часа дня. Конечно, этот вопрос больше всего волновал девочек. Сумеют ли? Или танцевать под рояль? Уже кончилось торжественное заседание, а они ещё не показывались из рубки. И только после концерта самодеятельности по актовому залу репродукторы разнесли звуки «Школьного вальса» — злополучного вальса нашей «Ракеты». Но ведь ни Лёня, ни Оскар не знали этого. Они вышли из рубки злые, измазанные. Оскар сказал:

— Руки-ноги надо переломать тому, кто здесь хозяйничал!

Наши девочки не вслушивались в слова, они знали: радиола работает, бал будет на славу. Пары закружились. Лёня куда-то исчез. Оскар остался в рубке. Скоро вернулся Лёня: он ездил домой переодеваться. А потом и Лёня и Оскар танцевали со старшими девочками и Анютой. И Оскар даже осмелился пригласить Глафиру Алексеевну — нашего завуча. Она, оказывается, тоже танцует.

Вскоре после того, как танцы начались, Слава отправил Свету домой и попросил меня проводить её. Мне, конечно, не хотелось уходить, тем более что все очень благодарили меня за радиолу. Я объяснил, что радио починили Лёня Фогель и его товарищ Оскар. Но ребята и особенно девочки нахваливали: «Всё-таки ты молодец, Валерик, что привёл их. Как хорошо танцевать под радиолу!»

Когда я спустился в раздевалку, Света уже была одета. В дверях мы столкнулись с Дагмарой, она кого-то не пропускала на вечер.

— Это вы? — спросила она, увидев меня со Светой. — Вдвоём? — Дагмара ещё раз посмотрела на нас и сказала неизвестно к чему: — Рано!

Невесёлые у нас в этом году праздники. Конечно, я сама во всём виновата. И вот хожу теперь с повязанной шеей, полощу через каждые два часа горло какой-то гадостью и думаю: как хорошо сейчас в театре на «Щелкунчике». Вместо меня пошла тётя Нина. Она говорит, что обожает балет и горячо сочувствует моему несчастью. А мне от сочувствия ещё обиднее. И Слава почти всё время сидит дома. Он в начале года отстал по математике из-за своего аппендицита, а потом из-за «Ракеты» и считает очень удачным, что у него есть время подогнать. Но я-то знаю, он не сидел бы столько дома, если бы я не захворала. Ведь мы живём одни. Маму я знаю только по фотографиям, она умерла, когда мы были совсем маленькими. А папа на Дальнем Севере. К Новому году обещает справиться с монтажом цеха и приехать.