Весной из дивизии перевели сначала комиссара Шустина (на должность члена Военного совета Приволжского военного округа), а потом на Украину уехал и Болдин — командовать стрелковым корпусом. Как раз в это время в дивизии распространился слух, что ее переводят на Украину. Многие жены комсостава стали усиленно готовиться к переезду, даже упаковку для вещей готовили. Нас никто в политотделе об этом не информировал, и мы вели себя спокойно. Потом слухи утихли.

Мне частенько приходилось дежурить по штабу дивизии. Это было очень ответственное дело. Дежурному подчинялась служба ПВО почти от самого Ленинграда до зоны Мурманска. Всякое нарушение самолетами режима полетов немедленно докладывалось дежурному постами ВНОС (внутреннее наблюдение, оповещение, связь), а он должен немедленно докладывать командующему ВВС в Ленинград, перед этим принимая решение о нарушителях полетов. Зимой служба ВНОС доложила, что над запретной зоной (над каналом) летит четырехмоторный самолет. Что делать? Спрашивают: «Сбить?» — «Какие опознавательные знаки?» — «Красные звезды на крыльях». Отвечаю: «Пусть летит» — и спешно запрашиваю по паролю прямой провод к командующему ВВС. У телефона командующий, я докладываю ему: «Товарищ майор!» А мне в ответ: «Не майор, а полковник». — «Виноват», — говорю и докладываю о самолете. Скоро посты ВНОС связались по радио с командиром самолета Журавлевым и доложили, что он решил сделать посадку на озеро, запросил, какова толщина льда. Журавлеву сообщили, что лед ниже нормы, доступной для посадки тяжелого самолета, в ответ получили: «Сяду, нет горючего». Снова связался с командующим ВВС, а капитан Журавлев уже вел самолет на посадку. Журавлев был Героем Советского Союза, опытным военным летчиком, с опытом боев в Испании[9]. Учитывая недостаточную прочность льда, он повел самолет на посадку к берегу и вытянул его на берег. Скоро Журавлев позвонил в штаб дивизии и попросил меня соединить его с командующим ВВС. Я отказал ему в этом, не имея на это права. А через некоторое время он сам пришел в штаб дивизии и сказал: «Вот вы не дали мне поговорить с командующим, а я позвонил ему из ДКА без пароля». Тогда заканчивался дрейф папанинцев на льдине, и мне во время дежурства по штабу дивизии пришлось следить по линии службы ВНОС за полетом дирижабля, который должен был снять папанинцев с дрейфующей льдины. Дирижабль улетел, дежурство я сдал, а утром узнали, что он разбился, налетев на гору в районе Кандалакши. Потом выяснилось, что капитан Журавлев летал на Север и именно после гибели дирижабля возвращался обратно. Папанинцев сняли со льдины с помощью ледокола.

В памяти осталось и дежурство по штабу дивизии, когда над нашей зоной пролетал тяжелый самолет Леваневского, направляясь через Северный полюс в Америку. Мне передавали сведения, пока он летел в нашей зоне. Утром мы узнали, что самолет Леваневского начал терять скорость, с ним прекратилась связь, и он пропал без вести. Долго его искали в полярном краю, но ничего не обнаружили, и его судьба до сих пор неизвестна.

В 1938 году в армии в связи с репрессиями и ростом численного состава проходило выдвижение командного и политического состава. В нашей дивизии были выдвинуты на более высокие должности многие политработники. В дивизию прибыли новый комиссар Серюков, но пробыл он у нас недолго — к осени его перевели, а комиссаром дивизии Мехлис назначил помощника начальника политотдела по комсомолу политрука Разумова, с которым мы встречались еще в 1933 году. Командиром дивизии назначили Черепанова, бывшего командира 54-го СП. Судьба его оборвалась трагически. В период войны с Финляндией его, с трудом справлявшегося с выполнением боевой задачи дивизией, назначили командиром корпуса. Отказывался от этой должности, заявив, что назначение ему не по плечу, но это не помогло. Получив назначение командиром корпуса, он вышел из дома командующего армией Кулика и застрелился...

В октябре меня вызвали в Ленинград в Политуправление округа и повели беседу о направлении меня на годичные курсы для подготовки преподавателей для военных академий. Я согласился и выехал в Москву в Военно-политическую академию имени В.И.Ленина (тогда она переехала из Ленинграда, на ее место переместили Военно-транспортную академию). Всех кандидатов на этих курсах подвергли серьезным экзаменам по истории партии, философии и истории СССР. Времени для подготовки было мало, но за исход экзаменов я совершенно не беспокоился.

Первый экзамен я сдавал по истории партии. К этому времени уже вышел учебник по истории ВКП(б) — «Краткий курс», как его назвали. С этим учебником я успел хорошо ознакомиться и на экзамене получил отличную оценку (в числе всего 2 человек из более 800 кандидатов). Несмотря на то что учебников не было и все приходилось повторять по памяти, остальные экзамены я сдал на «хорошо» и был зачислен в группу историков СССР.

Начало занятий на курсах намечалось на 1. ноября, но у меня 5-го кончалась выслуга трех лет в отдаленной местности, и мне причиталось получить тройной оклад. Я написал рапорт на имя начкурсов и просил дать мне отсрочку в явке на курсы до 10 ноября, заверяя, что отставания в учебе не допущу. Получив отсрочку, я вернулся в гарнизон, сдал ДПШ инструктору пропаганды из одного стрелкового полка, и вскоре настало время отъезда из Петрозаводска. Комбриг Степанов, узнав о моем отъезде, попрощался со мной и сказал: «Пропаганда, бери мою машину». Больше я его уже не видел.

На курсах уже начались занятия по трем направлениям: история партии, история СССР и политэкономия. Для всех обязательным был курс истории партии, а после этих лекций все слушали лекции по своим группам. Слушателям создали отличные условия для учебы, разместив в комнатах по два-три человека. Учебную нагрузку определили в объеме двух лекционных дней в неделю, а остальное время отвели для самостоятельной работы по специальности. К преподаванию были привлечены высококвалифицированные преподаватели Военно-политической академии. Читался нам, в частности, курс историографии — науки об исторических источниках и развитии исторического знания. Я много занимался в Библиотеке имени В.И.Ленина (нам выдали пропуска в читальный зал научных работников). Несколько раз в год я ездил к семье: через нашу станцию Середа в сутки проходило два поезда на Москву: один через Иваново, а другой через Ярославль, и времени на езду уходило полсуток.

В 1939 году РККА перешла на систему кадровой армии, ее личный состав увеличился, возросло и количество командно-начальствующего состава. Было принято решение о повышении окладов, и теперь я стал получать до 1000 рублей, из которых больше половины отсылал Клавде с сыном. Помню, что для Кпавди купил отрез на платье японского крепдешина, а для патефона — японских пластинок: Япония оплачивала товарами купленную у Советского Союза КВЖД. В феврале вся армия и Военно-морской флот приняли Военную присягу. Раньше она принималась коллективно и документально для каждого военнослужащего не оформлялась, а теперь каждый перед строем принимал присягу и расписывался в этом. Мы, слушатели курсов, принимали Военную присягу в здании академии; все было обставлено торжественно.

Репрессии продолжались и в 1939 году. Все руководство академии было обновлено: начальником академии стал дивизионный комиссар Боков, а начальником политотдела Мехлис назначил выпускника академии старшего политрука Орлова. В утренние часы новый начальник академии стоял у входа и со многими слушателями здоровался за руку, подчеркивая близость к личному составу. Предыдущих начальников академии мы, заочники, знали только по фамилиям, а в лицо никогда не видели. Мне надлежало заменить партбилет, подписанный Коробовым, попавшим в разряд врагов народа. Я прошел процедуру заполнения предварительных документов и был направлен на беседу к начальнику политотдела Орлову, которому доложил по-уставному. Беседа была короткой, подчеркивая разность в занимаемых должностях, он даже не предложил мне сесть. Через день я прибыл для получения партбилета, вошел в кабинет и докладываю: «Товарищ старший политрук...» — а в ответ грубоватое, резкое: «Смотреть надо!» Я посмотрел на его петлицы и доложил ему как полковому комиссару. Этот партбилет был со мной всю войну и до 1954 года, до обмена на новый. В подтверждение чистоты своей прежней жизни и работы в партии от коммунистов требовались тогда товарищей, знавших об их прошлой работе. Личные дела оформлялись заново, с подтверждениями и характеристиками. Мне пришлось порыться в памяти, чтобы дать фамилии и адреса товарищей, знавших меня в прошлом. Очевидно, от кого-то из товарищей пришло на меня подтверждение, но позже я узнал, что эти личные дела куда-то пропали; говорили, что в Политуправлении Приволжского военного округа рухнули стеллажи, и все материалы личных дел перепутались. Так или не так, но мое личное дело исчезло, и его завели заново, но там многих материалов уже не было.