В угнетенном состоянии от страшного известия мы ехали, почти не разговаривая — да и говорить-то было не о чем. Мы ехали в суровую неизвестность. Никто не предполагал, что такой жесткой, тяжелой будет для нас эта война.

С начала этой войны прошло много лет. Из моей памяти навсегда ушло немало имен, выпали отдельные события и даты. Но то, что написано, цепко осталось в памяти на всю жизнь и представляется мне так ясно, как будто это было вчера. Эта частица войны — то, что я видел и пережил сам.

Первый раз мы, едущие к фронту, почувствовали дыхание войны поздним вечером 24 июня 1941 года. В полной темноте, под свистки железнодорожников и далекий грохот орудий наш эшелон выгрузился в Чернигове. Нас, будущих политотдельцев 21-й армии, перевезли в гарнизонный Дом Красной Армии, что располагался на окраине города при въезде со стороны Киева. Было около полуночи, и нам разрешили немного поспать. Мы улеглись на полу, а с рано наступившим рассветом нас собрал начальник отдела политпропаганды дивизионный комиссар Чернов. Высокий, в гимнастерке с двумя орденами Красного Знамени, красивый — таким он остался в моей памяти. Он очень толково поставил нам задачу: нам предстояло выяснить боеспособность частей, состояние выучки бойцов, вооружение, материальное обеспечение и политико-моральное состояние, быть в гуще красноармейской массы, самим все видеть. В части нас отправили на машинах: я ехал от Чернигова к Гомелю, потом мне надлежало свернуть и найти свою стрелковую дивизию. Прибыв точно к месту сосредоточения дивизии, я представился командованию и направился в один из стрелковых полков. Дивизия была пополнена до боевого расчета призванными из запаса бойцами из западных областей Белоруссии. Весь личный состав дивизии был настроен на решительные бои, воины старательно овладевали умением метать гранаты РГ и Ф-1. Все были вооружены винтовками, обмундированы, обуты в ботинки с обмотками, но шинели имели не все, а плащ-палатки еще не получили. Продовольствия, боеприпасов в дивизии было достаточно. В личных беседах и разговорах красноармейцев чувствовалась ненависть к врагу.

С частями дивизии мы прошли многие километры. Дни стояли теплые, сухие, и ночами все спали на голой земле. Немецкие самолеты еще не беспокоили части, подходящие к фронту, только появлялся немецкий разведчик «Хеншель», которого скоро прозвали «костыль», «кривая нога»[17]. У одного красноармейца, призванного в армию из Свислочи Гродненской области, ночью исчезли ботинки, и он остался пока босиком. На ночь он разулся, чтобы ноги отдохнули, и вот в строю стоит босым. Замполит полка спросил его: «А как будешь теперь воевать? Ведь твоя родина уже захвачена немцами?» А он ответил: «Так и буду воевать, еще злее». С кем и за что мы воюем, личный состав дивизии понимал хорошо.

Пробыв в дивизии около трех дней, мы с товарищем выехали обратно. Едем по дорогам без оружия (личного оружия мы не имели), и в голову приходят мысли: вот выскочат из лесу диверсанты и отбиться нечем, живыми могут захватить. Впрочем, кругом были наши части. Ранним утром мы возвратились в Чернигов. В политотделе никого из руководящих работников не было, и мы с одним товарищем решили сходить в баню. Там никто не мылся; мы нашли банщика, и он сказал, что вода горячая есть, можно мыться, а из жителей никто не идет — не до бани им. Он рассказал нам: «Сегодня утром шпиона поймали. Идет по городу побельщик с кистью и ведром, а на нем чистенький комбинезон. Да у нас такие рабочие спецовок не носят! Его схватили — и тут все открылось».

Только поздно вечером меня вызвал член ВС Колонии и сказал: «Идите в обком партии к первому секретарю товарищу Федорову, получите в свое распоряжение автомашины и с колонной поезжайте на юг до Краснянских лагерей. Там стоит дивизия, и ее надо перебросить к Днепру севернее Чернигова, там немцы прорвались за Днепр». В мое распоряжение было выделено еще несколько человек строевых командиров, и из обкома партии мы отправились в автопарк. Когда собралось около 50 первых машин, я сказал, что сам поведу эту колонну, а остальным приказал следовать в лагеря, как только наберется не менее чем по 50 машин.

Мы добрались до лагерей, и, как только въехали в расположение лагерей, артиллеристы завернули первую машину к себе. Я еще не успел доложить командованию, как противотанковая пушка была уже в кузове грузовика, а бойцы грузились в машины. Один из старших командиров артполка сказал, что задача им ясна, сел в головную машину, и колонна тронулась к Чернигову. Шоферы, мобилизованные для нужд фронта, так и остались в своем домашнем обмундировании — потом я часто встречал их на дорогах войны в этом районе. Мы ехали, а навстречу к лагерям шли колонны машин. Брешь, пробитая немцами у Днепра, была ликвидирована, но странным было то, что неделю уже шла война, а кадровая дивизия еще не имела боевой задачи.

Наша армия оказалась на направлении главного удара немецких войск на Западном фронте, и из Чернигова штаб армии перевели в Гомель. Утром мы выехали в Гомель на грузовике; путь в 110 километров занял целый день. Сразу за Черниговом девушки из придорожных деревень и сел клали на обочину шоссе букеты полевых цветов и кричали проезжающим бойцам: «Возвращайтесь с победой!» На половине пути у машины сломался гук (шарнир карданного вала). У шофера оказался запасной, и мы занялись ремонтом, во время которого все время наблюдали за воздухом. По этой рокадной дороге беспрерывно шли машины, и «мессершмитты» с осиным жужжанием проносились над ней, постреливая из пулеметов. Именно поэтому на головах мы носили каски, надевая их прямо на пилотки, а от налетавших истребителей мы прятались за деревья у дороги. Часа через три ремонт был закончен, и к вечеру мы были в Гомеле, где часть политотдела разместили в здании НИИ лесного хозяйства.

Утром следующего дня нам выдали подъемное пособие по месячному окладу. Эти деньги я тут же отослал переводом к семье, но, как потом выяснилось, их Клавдя не получила: кто-то их ловко прикарманил. Мне выдали удостоверение старшего инструктора политотдела 21-й армии, а к вечеру на складе выдали наган (изготовленный еще в прошлом веке) и 14 патронов к нему. Теперь, с оружием, я чувствовал себя надежнее.

Поручения от руководства армии я получал беспрерывно и старался выполнить их точно и в самый короткий срок. На правом фланге армии немцы усиленно рвались вперед по старой Смоленской дороге, по которой наступал Наполеон. Они форсировали Днепр в районе Жлобина и Рогачева, но наши части контрударами отбрасывали их за Днепр. В одной из контратак был захвачен исправный средний немецкий танк. Мне было поручено проследить за отправкой его в Москву. Получив машину, я немедленно выехал на станцию Буда-Кошелево на линии Жлобин—Гомель и быстро нашел танк на опушке леса вблизи станции. Около танка были наши танкисты. Танк был исправен: немецкие танкисты бросили его, оставив внутри него застреленную овчарку и два тюка шерстяных тканей. Платформа была готова, наши танкисты по настилу загнали танк на платформу, и вскоре небольшой состав тронулся в путь.

На обратном пути в Гомель мы ехали мимо горящих домов, подожженных немецкими самолетами. Мы остановили машину, соскочили и побежали к горящим домам — помочь чем-то людям. Из одного дома выбежала девочка лет трех, а от дома не отходит. Немецкие летчики продолжают обстрел деревни. Я помню, как схватил девочку в охапку и побежал с ней на огородное поле с картошкой, положил ее между рядов и сам лег, поглядывая на небо...