После завтрака на радостях все выпили. Трезвыми остались только мы с Ахметом: ему я запретил в этот день пить. С ним мы ходили по расположению дивизиона и везде видели бойцов, захмелевших от вина, выпитого в честь Великой Победы. Зашли к нашему повару на кухню, а повар, наш трезвенник, лежит на полу и не может подняться. Он лежа прикладывает руку к виску: «Вы, товарищ командир дивизиона, извините меня, сегодня такой день, и обед опоздает, я встать не могу!» Мы с Ахметом тоже поздравили его с Днем Победы, и я сказал, чтобы он об обеде не беспокоился. Но повар наш был безотказным человеком и сумел подготовить обед офицерам к назначенному времени.

После обеда мы решили прокатиться в Альпы. Взяли сильную, с открытым тентом машину «Штеер», Ахмет пригласил еще двух автоматчиков, и мы с баянистом поехали в Альпы, к востоку от Винер-Нойштадта. Среди зеленого лиственного леса въехали на полянку; в стороне виднелся домик, а впереди нас по дороге неторопливо шли две девушки. В те годы мы все были молоды и засмотрелись на этих опрятно одетых девиц: что-то в них было не австрийское. Один солдат пустил сальное слово в их адрес, но я пресек его и добавил, что они могут понимать по-русски. И тут одна из них повернулась к нам и говорит: «Конечно, мы понимаем по-русски, мы русские». Нас всех удивило, что молодые русские девушки встречают День Победы не на пути к Родине, а в далекой Австрии. Мы остановили машину и начали с ними разговор. Спрашиваем, почему они не на Родине, а они отвечают: «Нам и здесь хорошо». — «Откуда вы?» — «Мы из Харькова и уже давно тут живем». — «А чем занимаетесь?» — «Живем у фермера, ухаживаем за скотиной, и нам тут хорошо, в Харьков не собираемся ехать». Нас всех это очень удивило: как это советские люди так легко расстаются с Родиной? Спросили сколько их у фермера, и они ответили: «Шесть». — «А семья есть у него?» — «Нет, только мы у него». Все расхохотались, нам все стало понятно, и кто-то молвил им: «Он у вас за бугая служит, вот вы, дуры, и живете с ним, как рабыни у хана». Оставив этих вольнодумных девиц, мы сели в машину и по узкой дорожке поехали вверх по горе. Вплотную к дороге подступали заросли кустарников. Мы ехали, не опасаясь возможности нападения, — немцы были не способны на партизанскую войну, да и население здесь — австрийцы. Едем все выше и выше и добрались до плоской вершины горы с домом фермера. Ферма обнесена крепким забором. Перед домом машина не могла развернуться. Хозяин вышел к нам, и мы объяснили ему, чтобы открыл ворота — нам надо развернуться на машине. Въехали во двор; но и тут развернуться нельзя, и только когда открыли двери скотного двора, шофер въехал туда, а потом развернул машину. Постояв на вершине на поляне, мы поехали обратно. Местность здесь была очень красива — могучие широколиственные деревья создавали тень и прохладу; тишина, вокруг никого. Наш гармонист заиграл вальс «Дунайские волны», и под эту музыку мы, веселые и радостные, вернулись в дивизион. Здесь меня ждала новая радость — письмо из дома, прошедшее такой длинный путь за два дня!

Тогда же мы узнали о выступлении И.В.Сталина перед народом, о приказе Верховного Главнокомандующего по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту. Мы все гордились победой и похвалой и поздравлением Верховного Главнокомандующего!

Кончилась война, в ходе которой каждый воин, от солдата до маршала, не имея опыта, преодолевал невероятные трудности, познавая на деле мудрость умения воевать, поднялся и вырос в боевом мастерстве. Это хорошо чувствовал я сам: начав войну не вооруженным даже личным оружием, не имея опыта и умения, слабо подготовленный в военном деле, — я научился воевать и владеть самым совершенным и грозным оружием, закончив войну отлично подготовленным артиллеристом в должности командира дивизиона тяжелых гвардейских минометов.

Теперь, с окончанием войны, сразу же начались дни мирной учебы. Личный состав дивизиона начал учебу организованно. Мы узнали, что недалеко есть писчебумажный магазин, и поехали к владельцу. Он торговли не вел, но уступил нам по своей цене много тетрадей; заплатил я ему австрийскими шиллингами. А в городе обнаружили разбитый магазин, в котором на полу было на полметра самой разнообразной бумаги и канцелярских товаров. Солдаты набрали здесь для себя и штаба дивизиона бумаги, копирки, карандашей. Учеба велась по расписанию мирного времени, с перерывами для отдыха, с применением наглядности и высокой требовательности со стороны офицеров. Проверяющие организацию учебы в дивизионе работники штаба бригады никаких замечаний нам не делали, а ставили в пример другим дивизионам. Дивизион хорошо помог и бригаде в сдаче тары из-под снарядов. За сданную своевременно тару начислялись премии, — и вот дивизион все сумел сдать и рассчитаться со складами, а бригаде предъявили претензии на крупную недостачу. Командир бригады приуныл, но кто-то из наших сержантов обнаружил большой склад с тарой от наших снарядов. Доложили комбригу, и он приказал перевезти эту тару и сдать на склад. Теперь он не только покрыл недостачу, но и сдал излишки, получив 40 тысяч премии. Каждому командиру дивизиона он дал по 1000 рублей, а более 30 тысяч оставил себе. В те дни специальная трофейная машина, 1,9-тонный «Опель», возила собираемые им трофеи. Он даже нанял троих портных, которые шили ему гражданские костюмы! Но когда через год после войны я встретил комбрига в Москве, он рассказал мне, что его шофер распродал все его имущество, — и вдогонку продал легковую машину, которая была оформлена как личная собственность! В итоге он остался без всех своих вещей.

Вечером, после салюта в честь победы, у наших солдат не оказалось патронов для заступающих в караул. Пришлось идти к пехотинцам — выменять патроны к автоматам на продукты. Как показал победный салют, у солдат и сержантов имелось личное оружие в виде различных револьверов и пистолетов, и его приказали изъять. Бойцы прятали оружие, и изъятия проводили дважды.

Уезжал в Россию на учебу заместитель командира бригады подполковник Комаленко. У него была личная машина «Адлер», такая же, какую пригнал для меня из Чехословакии старшина Ларичев, но старая. Он приехал в дивизион и просил меня заменить ему машину на нашу новую, и я без колебаний сделал это. В один из первых дней нашей учебы в парк машин бригады прибыл наш командующий ГМЧ с членом ВС ГМЧ Красной Армии генералом Дегтяревым и с ними представитель завода, что вел с нами занятия. Они осматривали наше расположение и начали с барака, где жили офицеры. Я был старшим над бараком, и мне пришлось их сопровождать. Все было нормально, но когда генералы вошли в комнату майора Бабенко, картина открылась неожиданная: Бабенко лежал на кровати с резиновой трубкой во рту, посасывая вино из бочонка, что стоял у кровати над головой. «Ну и порядок у ваших подчиненных! — сказал Вознюк. — За это вам и Бабенко по пять суток ареста». Моя вина была в том, что я не заходил в комнаты старших офицеров, — все они по должности были равны мне, и я не считал нужным контролировать их. Вот за это и попало мне от Вознюка! Затем генералы пошли в парк боевых и транспортных машин, — и опять неприятность: у самого въезда в парк шофер дежурной машины мыл ее кузов, а одет был только в дамские шелковые трусы с кружевом. Вознюк спросил: «Чей?» — «Мой», — ответил я. За эту «барышню» Вознюк добавил мне еще трое суток ареста...

Генералы прошли мимо транспортных машин, чистых, подкрашенных, законсервированных, и начали осмотр боевых машин. Осмотрев машины других дивизионов, они подошли к нашему, 4-му дивизиону. Все наши машины были чистенькими, без всяких изъянов, как будто и не участвовали в боях. Но одна машина выделялась из всех — машина шофера Колесникова, того самого, кто любил выпить. Подкрашенная заново, она блестела на солнце. Генерал Дегтярев спросил представителя завода: «Вы выпускаете такие машины?» Тот ответил, что «по чистоте окраски — нет». — «Кто шофер?» — спросил Вознюк. Колесников был тут, удивительно опрятный и совершенно трезвый, — и доложил, назвав свою фамилию. Его спросили, кто чистил и красил машину: «Я сам, один». — «Награждаю вас орденом Красной Звезды». Обрадованный наградой Колесников громко ответил: «Служу Советскому Союзу!» Генералы пошли в конец парка, а Колесников, улучив момент, подошел ко мне и тихо сказал: «Я прав, товарищ командир дивизиона!» Я ответил ему: «Молодец, не теряй теперь свою боевую честь, держись!»