Прошло несколько дней, и нас вызвали в отдел кадров. То, что нам объявили, сильно опечалило и меня, и Злоказова. Телеграммой сверху предписывалось меня направить в резерв на учебу, а Злоказову принять должность начальника политотдела. Злоказов схватился за голову, а я вышел из дома, сев на камень у крыльца. Это был очень крутой поворот в моей жизни. Начальник отдела кадров и сам не ожидал такого решения. Злоказов попросил его дать мне задержаться на несколько дней, чтобы обучить его организации новой работы, и эту просьбу его удовлетворили. В течение нескольких дней я передавал Злоказову дела и подробно рассказывал все, что касалось работы политотдела. Жалко было покидать бригаду: столько сил и энергии вложил в ее формирование!

Я поступал в распоряжение командующего артиллерией Красной Армии и за предписанием явился к начальнику Политуправления фронта генералу Дребедневу. Он принял меня без всякой задержки, спросил, доволен ли я таким оборотом дела. Я ответил, что на политработе уже 9 лет, приобрел опыт, а на командной линии мне надо начинать все заново, с нуля, — я ведь не был даже младшим командиром в артиллерии. Он выслушал меня и сказал, что и вернуться на политработу мне уже невозможно. Генерал спросил, как настроение бойцов, и в ходе своего рассказа я привел примеры поощрения — лучших бойцов я отпускал в отпуск. «Вот, — говорит генерал, — ввели секретный шифр для подписей, выбывающих за пределы фронта. Посмотрю, кто я сегодня по фамилии». Он достал из сейфа свой шифр подписей, заглянул в нужное число и подписал мне предписание не своей фамилией. С этим предписанием я вернулся в бригаду, распрощался с товарищами, собрал вещи в свой ранец и солдатский мешок. Утром следующего дня я уехал в Торопец на том же тарантасе, что отвозил моего брата. Было теплое солнечное утро, лето в разгаре, тишина. Если бы не разоренные деревни и большое число военных всюду, можно было представить, что никакой войны нет.

Поезд на Москву отправлялся днем, отъезжающих было мало. Место у меня было плацкартное. В таких условиях я не ездил с 1941 года, но ехал в раздумьях о том, что ожидает меня в будущем.

На третьем году войны Москва стала многолюдней, чем в позднюю осень 1941 года. Прибыв в город, я нашел отдел кадров командующего артиллерией Красной Армии — он размещался около Кремля в здании ВЦСПС’. На двери одного кабинета отдела кадров артиллерии была надпись «Полковник Малинин». Это был наш, петрозаводский Малинин Сергей из 18-го артполка. Я зашел к нему в кабинет, и он сразу узнал меня. Расспросив, какими судьбами я оказался здесь, он сказал, что тех, кто не имеет артиллерийского опыта, направят на курсы по подготовке командиров дивизионов. Он предложил мне должность начальника политотдела артбригады и брался все уладить. Это была возможность вернуться на политработу, но я отказался, сказав, что поеду учиться на командира дивизиона. На этом мы с Малининым расстались — я получил предписание явиться в Кострому, в 3-е Ленинградское артиллерийское училище. Срок явки был дан с запасом, и я мог на несколько дней заехать в Фурманов к родителям жены. Это все было в первых числах июля, а занятия в Костроме должны начаться 15 июля.

Не задерживаясь в Москве, я выехал в Кострому через Иваново и днем приехал в Фурманов. В этот поезд садилось много девушек, уезжающих на фронт. До отхода поезда они пели, плясали, а когда поезд тронулся, они из окон со слезами на глазах кричали: «Мама!» Девушки понимали, что идет война, и догадывались, что не все могут вернуться живыми и здоровыми после тяжелых боев и походов.

Выйдя в Фурманове, я огляделся вокруг, надел свой рюкзачок на спину, взял «сидор» в руки и пошел дорогами, хорошо знакомыми с детства. Моя теща Анфисия Ивановна умерла, а тестя, Павла Егоровича, дома не было, он работал в дневную смену и пришел к вечеру. В его доме я провел несколько дней. На фронте в эти дни уже гремела знаменитая битва на Курской дуге. Вечерами я ходил на городской бульвар, садился на скамеечку напротив аптеки и слушал последние известия — там в одной квартире у окна был громкий репродуктор. В один из дней я пошел в Яковлевское, где жили сестра и жена моего брата Коли с двумя детьми (они переехали туда, спасаясь от возможной бомбежки Иванова). Поезда ходили нерегулярно, и я пошел пешком, напрямик, как ходил до войны. В лесу на полпути сел отдохнуть. Сижу, подходят три женщины и удивляются — у меня были золотые погоны. «Ох какая армия у нас стала», — сказала одна из них. Другая, такая бойкая, спросила: «А моего не видел?» — «Видел, жив и здоров». Мы все рассмеялись на эту взаимную шутку: как, не спросив фамилию, можно спрашивать и отвечать о человеке? Женщины расспрашивали меня о делах на фронте, очень интересовались: выстоят ли наши войска в этом году? Я твердо сказал им, что после Сталинграда мы выстоим и победим. У сестры я пробыл недолго: оставил на хранение отрез английского габардина, что хранил для Клавди (я получил его еще в 24-й КД), свой ранец (она перешила его на ноговицы) и новые яловые сапоги, а сам остался в поношенных. Побывав дома, среди родных и близких, я получил хороший моральный заряд для учебы. Теперь я был бодр и уверен в своих силах.

Приехав в Кострому, недалеко от вокзала я нашел 3-е Ленинградское артиллерийское училище. При нем были курсы подготовки командиров батарей и дивизионов — АКУКС;[39] начальником курсов был подполковник Патрикевич. С каждым из нас беседовал начальник курсов, который комплектовал группы соответственно образованию. Из почти 200 слушателей скомплектовали два потока обучения: один на 6 месяцев подготовки, а другой на год. Имея незаконченное высшее образование, я попал сначала в группу с 6-месячным сроком обучения, но скоро был переведен в группу годичной подготовки.

Училище возглавлял генерал-майор Василий Прохорович Стеснягин, начальником учебного отдела был майор Николай Иванович Сучков, а в политотделе училища оказался мой старый знакомый майор Володя Лебедев, с которым мы дружили с 1937 года. Он был здесь старшим инструктором по пропаганде и агитации. По его рекомендации я стал парторгом курсов командиров дивизионов. Учеба у нас началась с середины июля. Занимались помногу: с утра до обеда, потом после отдыха самостоятельная работа — выполнение заданий до ужина, а после было немного свободного времени. Я очень крепко, на всю жизнь подружился с Федором Салминым: до войны он был секретарем городского комитета партии в Краснодаре, а на фронте — начальником политотдела артбригады. О прошлом мы говорили мало; жили настоящим, помогая и выручая друг друга. Учеба меня увлекла, я старательно занимался. Нас обучали специалисты высокой подготовки во главе с автором учебника по артиллерии генералом Блиновым[40]. Всего у нас было 13 предметов, а артиллерийская подготовка включала три предмета: баллистика, теория стрельбы и стрельба, изучались также топография, тактика двух направлений (общая и артиллерийская), уставы, материальная часть, боеприпасы, оптические приборы, автотракторное дело и математика, велась политподготовка. По каждому предмету должен быть экзамен или строгий зачет с оценками; учеба завершалась боевой артиллерийской стрельбой. По теории стрельбы нас обучал скрупулезно придирчивый старший лейтенант Воробьев, одаренный и отлично подготовленный артиллерист, уже опытный преподаватель. Такими же мастерами своего дела были преподаватели по многим другим предметам. Весь коллектив, не жалея сил, занимался с нами — и своего они добились. Занятия шли напряженным темпом: мы много занимались в поле, изучали артсистемы в артпарке. Мне учеба давалась легко: ей я отдавал все время, в том числе и выходные дни.

Курсы размещались в обыкновенной стандартной казарме, построенной в предвоенные годы. Спали на койках в два яруса, кто помоложе — наверху. Проход между коек был через три койки, и спящий в середине забирался на койку со спинки койки, а поперечный интервал был через два ряда. Внутреннюю службу, дневальство, мы несли своими силами, полы в классах в воскресенья мыли сами. Приходилось нам быть и патрулями в городе. Нашим слушателям также приходилось нести караульную службу, и караульных вооружали польскими карабинами. Кто-то сочинил реплику по этому поводу. На вопрос «Что такое часовой?» отвечали: «Это майор, вооруженный польским карабином». Раз ночью в воскресенье мы проводили облаву: оцепили несколько улиц и проверяли каждую квартиру и комнату. Искали дезертиров, и в одной квартире подняли с постели у девиц двух курсантов и отправили их в казарму: срок их увольнения уже давно истек.