Многие англичане думали, что как только США начнут присылать своих штабных офицеров, те не захотят признать нашего опыта, а, наоборот, постараются поставить нас под свою опеку. Но они, безусловно, ошиблись. Отношение американских офицеров вполне соответствовало здравому смыслу. Мы заплатили за приобретенный нами опыт долгими годами тяжелого труда и были готовы поделиться этим опытом с нашими новыми союзниками. Они же, со своей стороны, пришли учиться всему, чему мы могли их научить; прекрасные ученики, они сами скоро стали проявлять инициативу.
Я не могу не упомянуть и об американских журналистах. В некоторых английских официальных кругах существовала традиция, заставлявшая бояться журналистов, так как полагали, что их обостренная способность постоянно что-то доказывать и аргументировать может побудить их открывать рот даже тогда, когда они сами хотели бы держать язык за зубами. Я всегда считал, что самый лучший способ избежать этой опасности состоял в полной откровенности с ними. Прежде всего надо было изложить им вопрос так, чтобы они могли его правильно понять, а затем установить, что можно опубликовать. Я не знал ни одного американского журналиста, который вышел бы из границ, которых он обещал держаться. Если же было необходимо предать что-либо гласности, они никогда не жалели на это трудов. Нет никакого сомнения, что европейские корреспонденты крупных американских газет всегда подбирались самым тщательным образом. Меня всегда удивляла их осведомленность в области международных вопросов, равно как и их способность предвидеть события.
В начале войны мне часто приходилось иметь дело с весьма странными личностями. Однажды утром я узнал, что какой-то американец гигантского роста остановился в гостинице «Карлтон» и заявил о своем намерении купить яхту, чтобы отправиться в гости к кайзеру. Я пригласил его в свою канцелярию и с удивлением увидел человека чрезвычайно внушительных размеров: он был выше 6 футов ростом и, наверно, весил не менее 100 килограммов. Стоя у моего стола, он смотрел на меня, не снимая шляпы с головы и не переставая жевать потухшую сигару.
— Не угодно ли вам снять вашу шляпу и присесть? — сказал я ему.
— Я предпочитаю стоять.
— В этой комнате курить не полагается.
— Я не курю, — отвечал он сквозь зубы, не выпуская изо рта сигары.
— Мне передавали, что вы собираетесь купить яхту. Можно узнать для каких целей?
— Это мое, а не ваше дело.
В этот момент один из моих коллег, человек сложения и силы почти равных моему собеседнику, вырос во весь свой рост перед нами, полагая, что наш посетитель таит какие-то злые умыслы. И действительно, с момента прихода он не переставал хмурить брови, и, по-видимому, было бесполезно предлагать ему какие-либо вопросы. Я предложил ему вернуться к себе в гостиницу и не выходить оттуда. В тот же вечер американское посольство получило телеграмму, сообщавшую, что один крупный американский богач, психически не совсем здоровый, бывший у себя дома под медицинским надзором, скрылся и отплыл на пароходе в Ливерпуль. Это и был мой знакомый с сигарой. Посольство запросило меня, не найду ли я возможным вернуть его семье, которая ожидала его по другую сторону океана. Убедить его уехать по собственному желанию казалось безнадежным делом. Я попытался через одного весьма вежливого инспектора попросить его срочно явиться ко мне. Инспектору я посоветовал принять в разговоре с американцем самый таинственный вид, будто мне предстоит передать одно весьма важное, касающееся его сообщение. К моему удивлению, он тотчас же явился на мое приглашение, и на этот раз я уже не применял никаких особо вежливых приемов. Уверившись, что все двери были крепко закрыты, я сказал ему самым серьезным образом: «Я пригласил вас, чтобы предупредить, пока еще есть время. Не обращайтесь ко мне ни с какими вопросами, но если вы благоразумны, вы исполните в точности то, что я вам скажу. Завтра утром пароход отправляется в Нью-Йорк. Не раздумывайте долго, сейчас же берите билет и уезжайте. Вам нельзя терять времени. Уезжайте завтра, иначе будет слишком поздно».
Он пристально посмотрел на меня и вышел из комнаты, не сказав ни слова. Через два часа я узнал, что он вернулся к себе в гостиницу, чтобы уплатить свой счет, и уехал, не взяв с собой никакого багажа. Депеша из Ливерпуля уведомила меня, что он уже находится на пароходе, взял билет и заперся в своей каюте. Мы узнали впоследствии о его приезде в Нью-Йорк. Его вещи были высланы ему тотчас же после его отъезда.
В другой раз мой коллега счел нужным вмешаться. Я вызвал к себе мужчину средних лет по делу, не представлявшему особой важности. Это был человек свирепого вида. Как только я начал допрос, он уставился на меня в упор и не отвечал ни слова. Я повторил свой вопрос и увидел, что он опустил в карман руку, собираясь как будто вынуть оттуда, как нам показалось, револьвер. Мой коллега собирался уже накинуться на него, когда из кармана показался предмет, возбудивший наши подозрения: это был своеобразный маленький телефонный аппарат, посетитель поставил его ко мне на стол и приложил трубку к уху. Оказалось, что он был совершенно глухим. Тень улыбки проскользнула по его суровому лицу, когда он понял нашу ошибку.
Вскоре после объявления войны почти все общественные деятели, речи которых печатались в газетах, получали письма на иностранном языке, содержавшие оскорбительные выпады по отношению к англичанам и восторженные похвалы немцам, которые, по мнению автора этих писем, являлись избранниками божьими, посланными провидением, чтобы потопить нас. Грубость и тщеславие, бившие в глаза в этих письмах, носили на себе, тем не менее, оттенок эрудиции. Видно было, что автор их поглотил огромное количество литературы.
Эти письма рассылались по почте во все кварталы Лондона и указывали мнимое местопребывание автора их в Лофтоне. Кроме труда, которого ему стоила вычурная каллиграфия этих писем, автор их должен был потратить немало времени и денег, чтобы бегать по всему Лондону и рассылать письма по почте.
Оскорбительные письма никому не вредят и никого не трогают, но, по мнению людей, получавших письма, самый факт пребывания наглого немца на свободе в Лондоне в военное время являлся унизительным для полиции. Так как все усилия найти автора этих писем не привели ни к какому результату, то я убедил редакцию газеты «Глоб» поместить фотографию одного из этих писем. Тотчас после этого несколько лиц написали мне, что они узнают почерк их бывшего учителя немецкого языка, и сообщили его адрес в Далстоне. Мне было любопытно взглянуть на этого страшного немца. Я воображал, что увижу плотного пруссака с квадратной головой и красными щеками. Голова у него была действительно квадратная, но во всем остальном это был какой-то жалкий человечек с глазами затравленного зверя. Он был не совсем в своем уме, но искусный выбор его псевдонимов и все предосторожности, которые он принимал, посылая свои письма по почте, свидетельствовали о хитроумии маньяка. У него был сын, который служил в английской армии, и очень лояльная жена, которая обещала в будущем следить за ним.
По мере того как поток германских войск наводнял Бельгию, к нам ежедневно валом валили беженцы. Естественно, что вначале происходила некоторая путаница, так как число беженцев намного превосходило все ресурсы, выделенные для их приема. Иногда с ними случались забавные инциденты. Так, в один прекрасный вечер в бюро помощи привели чету, говорившую только на фламандском наречии. Женщину пригласили зайти в комнату и немного спустя пригласили туда и мужчину, бывшего, как предполагали, ее мужем. Между ними завязался страшный спор, и пришлось по телефону вызвать переводчика. Когда он явился, мы убедились, что мнимые супруги впервые видели друг друга.
Антверпен был в опасности, на защиту этого города была отправлена морская дивизия, и ко мне обратились с просьбой послать туда полицейского агента, так как работник, которого я имел в Остенде, не мог покинуть своего поста. Единственный агент, которым я в то время располагал, был пожилой инспектор, обремененный большим семейством, в обязанность которого в довоенное время входил надзор над порнографическими изданиями. В Англии он пользовался большим авторитетом в качестве специалиста по этой литературе. Отправляясь для выполнения порученного ему дела, он распрощался со своей семьей и сел на пароход. Спустя несколько дней, когда загрохотали осадные пушки германцев, я получил от него телеграмму, в которой он просил вернуть его. События быстро следовали одно за другим, и я не успел еще ответить на его просьбу, как он явился в Скотланд-ярд. Я вызвал его к себе и сказал строгим тоном: «Я получил вашу депешу, г-н инспектор, но вы покинули ваш пост, не дождавшись ответа». Он по обыкновению поклонился очень вежливо и ответил: «Да, сэр, но 12-дюймовый снаряд оторвал целый угол моей спальни. Я не знаю, как мне быть, но все же полагаю, что я слишком стар, чтобы выдерживать осаду». Эту фразу «слишком стар, чтобы выдерживать осаду» не переставали повторять в моей канцелярии каждый раз, когда кому-нибудь поручали работу, которая была ему не по душе.
