Дальше мы видим, как часть казаков поднялись в цепи и спокойно идут к лежащим туркам. Идут, проходят их, около некоторых останавливаются, смотрят на них и идут дальше.

Вот какой-то казак подошел к лошади с мертво-сидячим турком, снял повод с его руки и повел коня к себе. Потом вернулся назад к убитому турку, снял с него маленькую папаху, примерил на свою голову, повернулся и с конем пошел к своей цепи.

Все это нам так хорошо видно в бинокли при ярком весеннем утреннем солнце, словно в кинематографе. Даже видно, как храбрые Алферов и Леурда «не прилегли» в цепи, а все время ходили позади нее, видимо, ободряя своих казаков. Цепь 4-й сотни нам не видна. Внизу, у самой подошвы гребня, густой темной массой выделялись коноводы.

Скоротечный бой закончился так же быстро, как и начался. От коноводов идет к нам конная группа в 7 человек. Идет почему-то шагом и совершенно не торопясь.

Мы до сих пор не получили от есаула Калугина донесения. Умный, но очень нервный командир полка полковник Мигузов, так остро со всеми нами переживавший эту неожиданно кровавую встречу своего авангарда, уже нервничал со злостью, что донесение везут шагом.

Мы смотрим в бинокли и никак не можем рассмотреть, кто эти семь казаков

— Убитых везут… — вдруг бросает фразу один из ближайших полковых ординарцев, рассматривавший с нами эти семь конных фигур без бинокля.

— Да… кажется… что-то перекинуто через седла и болтается беспомощно… — добавляет кто-то.

— Да… везут убитых, — уже ясно видим мы.

От группы отделяется младший урядник 1-й сотни, рысью приближается к командиру полка, берет под козырек и рапортует:

— Ваше высокоблагородие! С донесением от их высокоблагородия есаула Калугина прибыл… и привез трех убитых казаков нашей 1-й сотни.

Мигузов нервно берет донесение и читает вслух:

— Арьергардная рота турок вместе с командиром роты уничтожена полностью. При этом убито три казака 1-й сотни — Боев Григорий станицы Кавказской, Кандыбин станицы Ильинской и… (забыта фамилия) станицы Ильинской.

Подошли вьюки с убитыми. Картина неприятная: в овчинных полушубках поверх черкесок, при шашках и кинжалах на поясах — убитые казаки были навьючены поперек седел своих же строевых коней животами вниз, прихвачены вьючками к седлам. Беспомощно болтались ноги, руки, головы…

Все мы, офицеры и ближайшие казаки, сняли папахи и перекрестились. Ординарцы развязали вьючки, сняли тела и положили на землю.

Все три казака убиты пулями в лоб, без выходных отверстий. Лица их бледны и окровавлены.

Мы, все офицеры, и, главное, Мигузов искренне расстроены. Ясно, что убитые первыми взобрались на гребень, в упор наткнулись на турок и убиты на самом близком расстоянии. Эти пулевые дыры в лоб всегда производят тяжелое впечатление. Человек поражен именно в голову. Значит, буквально настал конец жизни. Это есть острое психологическое размышление, тяжело действующее на воображение.

Рядом, у села, где стоял полк, течет речка Тузла-чай. Казаки в своих походных котелках принесли воды. Нежно, бережно, по-братски омыли лица погибшим, вытерли полотенцами.

Было тихо-тихо кругом. Все говорили только вполголоса, чтобы не нарушить покой погибших.

Я знал всех убитых еще в Мерве. Кандыбин иногда бывал при мне ординарецем от своей сотни. Значит, отличный был казак. Гришу Боева, станичника, знал и дружил с ним с детских лет, как только стал себя помнить.

Вот поэтому мне особенно было жаль их. Дружка же самого раннего детства, Гришу Боева, особенно остро. И вот теперь передо мной лежит он, убитый пулей прямо в лоб… А его гнедой кабардинец, купленный в долг на трудовые гроши семьи (Боевы были очень бедным семейством), освободившись от странной ноши, жадно щипал свежую поросль нежной, только что пробившейся травки на прогалине. Пять лет носил он на себе своего хозяина-друга в его царской службе своему Отечеству. И родители Гриши, и его молодая жена, и его меньший братишка, которых я отлично знаю, — никто из них никогда уже не увидит дорогого Гришутку. Час тому назад его убили «в очень успешном бою для русского оружия», как обыкновенно пишется в казенных реляциях. Не увидят они больше и его строевого коня, почти члена семьи у казаков, так как он сегодня же будет передан безлошадному казаку, а они, семья Боева, получат, и не скоро, 250 рублей за него по казенной государственной расценке. Строевые кони были гораздо дороже.

Думал тогда я и об этом…

Казаки шанцевыми лопаточками выкопали в аршин глубиной общую могилку. Полковой священник отец Константин Образцов (автор Кубанского войскового гимна) начал служить панихиду.

Отец Константин имел дрожащий, театрально-трагический тембр голоса, тенор. А тут, после столь скоротечного боя, погребая казаков на турецкой земле безо всякой надежды перевезти тела на Кубань, в свои станицы, как это традиционно водится у казаков, он, отец Константин, пламенный патриот, славянофил, поэт, мистик, фанатик-священнослужитель, так тягостно произносил-пел слова погребальной молитвы «о погибших воинах на поле брани», что многие офицеры и казаки прослезились.

Панихида окончена. Всех убитых, не снимая полушубков, положили рядышком в только что вырытую могилку.

— Зима окончилась… куда там возить с собой эти полушубки летом, — ответили ближайшие казаки совершенно по-семейному, когда Мигузов хотел похоронить казаков в одних черкесках.

Погибших укрыли их же бурками, и командир полка, взяв горсть чужой, турецкой земли, бросил ее в могилу первым. Не считаясь с чинами, казаки и офицеры подходили, бросали горсть земли, следуя и на чужбине этому православному обычаю.

Засыпали могилку. Кое-как смастерили деревянный крестик. Каждый еще раз перекрестился, надели папахи и по команде «По коня-ам… Сад-ди-ись!» полк двинулся на северо-запад, в сторону Мемахатуна. Есаулу Калугину послано приказание двигаться на север и присоединиться к полку в селе Жолтик.

За столь исключительный подвиг, когда полностью была уничтожена арьергардная рота турок численностью до ста человек вместе со своим командиром, есаул Калугин, командир авангарда полка, который проявил исключительную инициативу и воинскую доблесть, был награжден очередным боевым орденом Св. Анны с мечами 2-й степени, так как в полку это дело считали «обыкновенным исполнением своего долга». Остальные офицеры авангарда — подъесаул Алферов, сотник Дьячевский и хорунжие Кулабухов и Леурда — даже не были представлены к наградам.

В селе Жолтик — дневка. На следующий день полк выступил через кряж на юг, по пути погибшей турецкой роты, чтобы обойти Мемахатун с юга, который будет атакован в этот день нашей пехотой с фронта. Под командование полковника Мигузова приданы 1-й Таманский и 55-й Донской казачий полки.

Ночью, в полной темноте, полки прошли невысокий перевал и проходят ту ложбину, где третьего дня погибла турецкая рота. До сотни трупов в беспорядке раскиданы по всему этому небольшому пространству, как показатель, что эта рота была отрезана от своих войск, и турки гибли не в фазисе правильного боя, а там, где их достигал меткий казачий выстрел.

Боязливый храп наших лошадей, проходивших мимо трупов, еще больше усиливал острую жуть этого скоротечного боя.

На днях русские саперы выкопают общую для них могилу, оставшиеся жители-турки снесут их в нее, и, может быть, никто и никогда не узнает о трагической судьбе этой арьергардной роты, исполнившей свой долг перед своим отечеством до конца.

Маленькая деталь: турок, что вел коня в поводу и присел, подстреленный насмерть, оказался командиром роты. Его конь попал трофеем в 1-ю сотню, а его маленькую, мелкого каракуля папаху с золотыми галунами по черному бархатному верху взял себе на память командир 1-й сотни подъесаул Алферов.

1-я бригада 5-й Кавказской казачьей дивизии (1-й Таманский и 1-й Кавказский полки и 55-й Донской казачий полк 3-й очереди), спустившись с перевала, шла легким шагом по хорошей мягкой дороге в долине, по правому берегу реки Тузла-чай, на запад. Справа от нас — крутое плато, которое мы уже проходили, а слева — высокий массив с вершиной Губан-дага. Светило раннее солнышко и грело нам спины. Полки шли не торопясь, с полным спокойствием, как победители, и вдруг — пух!.. пух! — и две шрапнели с вершины Губандага разорвались над самой головой. И не успел Мигузов от неожиданности дать распоряжения, как огонь четырех турецких горных орудий «заговорил» уже над всей колонной, и весьма удачно. Сотни немедленно шарахнулись вправо и рассыпались, укрываясь, где возможно. А турки вслед по спинам казаков распыляли еще более меткие разрывы. Полки были видны им как на ладони. И в какие-нибудь пять минут от трех полков казачьей конницы не осталось никакой боевой силы. Сотни метались по равнине и искали укрытия. Но стоило его только найти и хоть немного задержаться, как огонь турецкой артиллерии снова находил их и распылял. Буквально негде было укрыться, и — как единственное спасение — надо выйти из зоны досягаемости этого огня. Так и было сделано… Донской полк 3-й очереди растерял много своих пик, которые, кстати сказать, совершенно не нужны были на гористом турецком фронте. Наши же полки обогатились ими для сотенных значков… Старики донцы на своих крупных, мясистых лошадях русской породы вызывали улыбку у наших казаков своей беспомощностью. Хотя мы тоже были смешны, утопая в грязи. «Это турки мстят нам за свою погибшую роту», — накоротке делились мы, укрывшись от разрывов.