В нашем полку многие «тыла» не любили. Все молчат, а Кулабухов и Леурда, как самые активные, сострили, что «ехать в тыл в разгар столь удачной военной операции — нас не обманешь…» И вдруг Шура Некрасов сам назвался. Это было столь неожиданно, что все рассмеялись, думая, что он шутит. Но он не шутил.

Иду с докладом к Мигузову. Прочитав это распоряжение, он, как всегда, небрежно спрашивает меня:

— Опрашивали ли вы, хорунжий, желающих получить столь завидную командировку?

Докладываю осторожно, что самый подходящий был бы хорунжий Некрасов, как один из старших в этом чине.

Некрасов отличный офицер, окончил Воронежский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище в Петербурге в 1913 году по первому разряду, но он не особенно напрягал себя в службе, как не любил напрягать службой и казаков. Мигузов, умный и наблюдательный, конечно, это хорошо знал.

— Нек-рас-сов… Нек-рас-сов… — злобно протянул он. — Почему Некрасов?! А вот я не хочу! — вдруг выкрикнул он.

Докладываю, что Некрасов серьезный офицер, третий год в полку, следующие хорунжие моложе и моральное право на его стороне.

Выслушав и подумав, Мигузов уже спокойно спрашивает:

— А Некрасов-то сам хочет ехать?

— Я его не спрашивал, господин полковник, — умышленно вру я своему командиру полка.

— Ну, если он согласится, то и пишите документы, — фиксирует Мигузов.

Некрасов был очень рад. Мы все смеялись над ним, подтрунивали, что он изменяет нашему полковому товариществу хорунжих. Он также смеялся и просил меня как можно скорее приготовить документы, боясь, что командир полка переменит свое решение. Я его понимал. В тот же день он поскакал в направлении Эрзерума на мощной своей красавице кобылице английских кровей, лучшей офицерской лошади во всей нашей дивизии.

Маленькая деталь: и мы, хорунжие, и командир полка невольно и не сговариваясь тогда же спросили Шуру Некрасова: где он оставит свою кобылицу на месяцы командировки?

— Да оставлю в тылу, в обозе 2-го разряда, — как-то легкомысленно ответил он.

И оставил. Вестовой недоглядел, ее покрыл упряжной обозный жеребец, и она принесла Некрасову «приплод» отца… Жалко было смотреть на результат-Дивизия в Финляндии. В дождь он привязал ее к телеграфному столбу. Ударила гроза. Она упала. Думали, что ее убило. Отлежалась, но был атрофирован зад и уши. Она стала калекой. И в декабре 1917 года, вернувшись на Кубань, он отдал ее вместе с жеребенком за гроши своему вестовому.

По имперскому закону офицер может вступить в брак, достигнув 23 лет. Его невеста, девица или вдова, должна быть благонравного поведения и иметь образование не меньше четырех классов гимназии. Все это с предоставленными документами рассматривается обществом офицеров полка по принципу: достойна ли эта особа быть принята в полковую семью офицеров и их жен?

Разрешение дано. Некрасов справил «мальчишник» и пригласил быть у него шаферами на свадьбе меня, Леурду, Винникова и Поволоцкого.

Мы, четыре шафера, поездом едем в Алёксандрополь. В поле неожиданно остановился наш поезд. Многие пассажиры вышли из вагонов узнать, в чем дело.

Вышли и мы и идем в направлении паровоза. Был поздний вечер. В темноте столкнулись с идущей навстречу нам маленькой фигурой в кителе, в фуражке, с тросточкой. То оказался наш бывший командир полка полковник Дмитрий Александрович Мигузов. От такой неожиданности мы даже испугались. Ведь он так всех нас, офицеров, «жал» в полку.

— Здравия желаем, господин полковник! — произнес кто-то из нас, и мы, остановившись, взяли под козырек.

Удивился и он столь неожиданной встрече и, подавая каждому руку, ответил:

— Здравствуйте, здравствуйте! — а потом спросил: — Куда это вы едете? — видя, что мы празднично одеты и некоторые из нас при боевых орденах.

Мы пояснили, что едем на свадьбу к подъесаулу Некрасову, в Алёксандрополь.

— Так, значит, Некрасов женится? — И немного подумав, он продолжил: — Хорошо делает, — и, не находя больше слов, за руку прощаясь с нами, добавил: — Ну, поезжайте, поезжайте. И повеселитесь.

— А где же вы теперь, господин полковник? — неудачно спросил Леурда, бывший у него полковым адъютантом до меня восемь месяцев.

— А вам не все ли равно?.. Много будете знать — скоро состаритесь, — ответил он и пошел от нас в темноту. Нам стало жаль его, и мы искренне выцукали Леурду за его неуместный вопрос.

Нашим полком он командовал с 1912 года. Умный и опытный офицер, но, разочаровавшись в людях, стал человеконенавистником, так о нем говорили. Полком он не совсем удачно командовал, но генералом был бы отличным. И вот один случай погубил его карьеру. Пишу для истории.

В 1915 году войсковой праздник офицеры полка справляли в Турции, в селении Санжан, что возле городка Дутаха на реке Евфрат. Мигузов в обществе своих офицеров мог выпить несколько рюмок водки и мог участвовать в пении песен, которые он любил и знал. Нас было немного, так как четыре сотни казаков находились в дальних селах как охрана к главному участку фронта. Ужин был в большой палатке командира полка, довольно скромный. Потом все вышли на воздух. Некоторые офицеры ушли в свои палатки. Мигузов стоял и с кем-то разговаривал. К нему подошел полковой капельмейстер, коллежский регистратор, пьяница и ничтожество, и с трубкою во рту обратился с чем-то. Это так возмутило Мигузова, что он ладонью щелкнул его по трубке, но чуть зацепил и его щеку, выкрикнув при этом:

— Как ты смеешь разговаривать с командиром полка, имея трубку в зубах!

Они были кумовья — Мигузов крестил его дочку.

Трубка, описав довольно большую дугу, упала на землю. Неустроен, часто хорошо пивший, бросился искать ее в темноте. А Мигузов, видимо, спохватившись, коротко бросил окружающим его немногим офицерам:

— Господа, идите по домам…

Было неприятно. Спать не хотелось. Сели играть в преферанс. Скоро к нам зашел Неустроев и с плачем пожаловался, как его оскорбил командир полка. Под одним глазом у него был незначительный синяк. Полковой лекарь Капилеович дал ему медицинское свидетельство, но откуда получился этот синяк — не указал. Делу был дан ход — до Тифлиса включительно, то есть до штаба главнокомандующего Кавказской армии. Что писалось, в полку никто ничего не знал. В апреле 1916 года полковник Мигузов был отозван в Тифлис для получения высшего назначения, но… назначен начальником какого-то санитарного транспорта[8].

Вот почему был очень неуместен вопрос подъесаула Николая Леурды к полковнику Мигузову: «А где вы теперь?» — и вот почему он ему так ответил и немедленно же ушел от нас, которых как неиспорченную молодежь, безусловно, любил.

Некрасов встретил нас на вокзале, сообщил, что свадьба завтра, поэтому едем прямо в дом к теще, где уже ждут.

На второй день все мы — пять подъесаулов — в открытом большом автомобиле выехали в крепостную церковь. Жених был в полной парадной форме офицера Кубанского войска, в галунах, эполетах, а вокруг него четыре шафера — в черных черкесках, белых небольших папахах, белых бешметах с тесьмами через плечо. Даже теща не выдержала и радостно сказала: «Ну просто цветник какой-то!»

Через месяц Некрасов вернулся к нам во Владикарс с женой, тещей и ее младшей дочкой — красавицей Нелли, потом нашим общим кумиром. Полк дал им роскошный вечер. Мы все искренне полюбили нашу новую полковую даму Зою Александровну Некрасову, называя ее иногда «Заинька».

На этой вечеринке-бале не устоял и наш 48-летний командир полка полковник Эльмурза Асламбекович Мистулов, убежденный холостяк. И он прошелся в классической мазурке с 35-летней изящной и обаятельной тещей Некрасова.

Мистулов отлично, правильно и по-настоящему танцевал мазурку. И мы, молодежь, под шумок веселья перебрасывались между собой: «Не ждет ли нас новая свадьба нашего выдающегося командира с вдовою Смирнитской?»