Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Уже в ноябре была образована рабочая группа по подготовке пленума, возглавить её поручили мне. Предполагали, что к концу декабря мы разработаем основные принципиальные подходы к решению проблемы, представим их на Политбюро, а в январе начнём готовить доклад. Мы успели к декабрю, провели вместе с Горбачёвым совещание отдела и приглашённых специалистов (всё тех же, мы всё ещё хорошо работали), поспорили, пошумели, разошлись — дорабатывать. А в январе подготовили документ к Политбюро, который назвали, с учётом прошлого опыта, обобщённо: «О некоторых узловых вопросах ускорения НТП». Назвали расплывчато, зато сам документ был весьма конкретен. Но долгожданное заседание Политбюро так и не состоялось ни в январе, ни в феврале, ни в марте. Я рвался к Горбачёву, дёргал его, он отмахивался: подожди, не время. Да я и сам понял, что не время. Даже при всей традиционной цековской таинственности было ясно, что Черненко жить оставалось считанные месяцы, недели, а то и дни. Горбачёв не хотел, чтоб его упрекнули в игнорировании живого ещё генсека: всё-таки это он, Черненко, с нашей подачи стал инициатором работы по ускорению НТП и проводить без него Политбюро было бы бестактным. Оставалось ждать, что он поправится, — это официальная версия. Неофициальная, но реалистичная: что он умрёт.

Через несколько дней после похорон Черненко они собрались на первое — теперь уже официальное горбачёвское! — Политбюро. Решили провести очередной Пленум ЦК на тему «О созыве XXVII съезда КПСС и задачах, связанных с его подготовкой». Назначили пленум на 23 апреля.

В 84-м, ещё при Черненко, тоже на заседании Политбюро, когда обсуждали работу комиссии по НТП, был назначен день пленума, посвящённого как раз научно-техническому прогрессу, и день этот был 23 апреля. Работа комиссии в последнее время была резко свёрнута, Экономический отдел всё больше занимался текущими делами, отложив проблемы НТП «на потом». С приходом Горбачёва на пост номер один Рыжков, по его словам, воспрянул духом, перечитал подготовленные к Политбюро документы отдела и комиссии, чтобы идти с ними к Генеральному, и с изумлением обнаружил некое мистическое совпадение дат. В мистику он верил слабо, даже к экстрасенсам никогда не ходил, посему решил: совпадение — случайное.

Кстати, Горбачёв потом подтвердил, что сама дата вертелась в голове — двадцать третье, двадцать третье, почему именно двадцать третье? — и он её и определил как день апрельского пленума.

Рыжков не без обиды спросил его:

— Выходит, побоку вопросы НТП?

— Почему побоку? — искренне удивился Горбачёв. — Это очень важно, очень. Но надо чуть-чуть отложить. Время требует. Надо определиться со съездом, решить вопросы стратегические. А потом и к НТП вернёмся.

Причина несостоявшихся Пленумов ЦК по научно-техническим вопросам крайне важна, поскольку здесь коренится один из главных узлов социально-экономических противоречий, с которыми страна столкнулась в 80-е годы.

Е. Лигачёв:

— Пленум ЦК по НТР намечался ещё при Брежневе: многие в партии понимали, что в дверь стучится очередная научно-техническая революция, которая во многом обновит производительные силы и производственные отношения. В то время развитые страны Запада только-только приступили к перестройке своей промышленности, сельского хозяйства, и мы с нашим громадным научно-техническим и интеллектуальным потенциалом могли бы успеть на мировой поезд НТР, мчавшийся в третье тысячелетие.

Однако год шёл за годом, Америка быстро компьютеризировалась, а Пленум всё откладывали и откладывали. Только в 1984 году, уже в период Черненко, Политбюро назначило такой Пленум. Докладчиком на нём утвердили Горбачёва.

Это была не только большая ответственность, но и честь. В партии издавна сложилась традиция: тот, кто выступает с докладом на Пленуме ЦК, становится одной из влиятельных фигур в КПСС. С учётом слабого здоровья Черненко и в связи с общей неустойчивостью в Высшем эшелоне власти такое поручение рассматривалось как усиление политического веса Горбачёва в партии, обществе.

Михаил Сергеевич начал усиленно готовиться к Пленуму. Подняли материалы, накопившиеся в ЦК за прошлые годы, начали консультации с учёными, производственниками. Активно помогал в этом деле секретарь ЦК Н.И. Рыжков. Главный стержень доклада сразу обрисовался весьма чётко: необходимо быстро совершить технологический прорыв к новым достижениям НТР.

И вдруг, по-моему, в декабре 1984 года, незадолго до очередного Пленума ЦК, Горбачёв сказал мне:

— Знаешь, Егор, начинает формироваться мнение о том, чтобы отложить Пленум по НТР. В общем, заваливают Пленум…

Эту новую тенденцию мы расценили однозначно: кто-то боится усиления позиций Горбачёва. Помню, Михаил Сергеевич в тот раз в сердцах воскликнул:

— Надо же! Завалить такое важное для страны дело! Коренной вопрос!

Вскоре на заседании Политбюро Черненко объявил:

— Высказывается мысль, что Пленум по научно-техническому прогрессу сейчас проводить не стоит. Чем объясняют? Скоро съезд партии, и такой большой вопрос обсуждать, видимо, нецелесообразно, поговорим о нём на съезде.

Между тем до съезда оставалось больше года.

Горбачёв на том Политбюро промолчал. Да и разве прислушались бы к его мнению те, кто намеренно топил Пленум по важнейшему, судьбоносному для страны вопросу? Всё было предопределено заранее: в кабинетах, на дачах, в разговорах по «кремлёвке». Всё было обговорено в узкой группе членов Политбюро и только потом вынесено на официальное заседание. Не о судьбах страны думали те, кто снова откладывал Пленум по НТР, но исключительно о своих политических амбициях.

Так была похоронена ещё одна попытка всерьёз, с привлечением большого интеллектуального потенциала поговорить о проблемах НТР, которые всё сильнее стучались в двери страны. И только в середине 1985 года состоялось наконец в Кремле всепартийное совещание по проблемам науки, техники и производства. На нём с докладом выступил Горбачёв, Генеральный секретарь ЦК КПСС. Настали наконец новые времена, появились новые подходы, и было решено, что целесообразнее провести не Пленум ЦК, а совещание с широким составом приглашённых.

Сражение бумажными мечами, или грустная история Клавдия Боголюбова

Документ для уяснения

«Житие» Клавдия-2, рассказанное его бывшим коллегой В. Прибытковым:

«Словно герой Уильяма Шекспира, этот Клавдий — не отчим принца датского Гамлета, а человек, долгие годы работавший в непосредственной близости от Черненко, бывший его заместитель. Продвигаемый вверх по служебной лестнице Клавдий-2 был также не лишён изрядной доли коварства, что особенно ярко проявилось в последние годы жизни Константина Устиновича.

Находясь на высоких ответственных должностях в аппарате ЦК, будучи человеком весьма приближённым к Брежневу, а затем и Андропову, Боголюбов весьма преуспел в получении жизненных благ.

В начале войны Клавдий Михайлович несколько месяцев заведовал каким-то отделом в некоем райкоме. Оттуда пошёл в Высшую партшколу. По причине учёбы война минула его стороной. Однако в биографических справках, заполняемых им многократно и в разные годы, Боголюбов всегда указывал, что он участник Великой Отечественной войны 1941–1945 годов.

Не обладая, по мнению многих, работавших с ним вместе людей, заметными талантами и способностями, но удачливо используя своё высокое и приближённое к руководству страны и партии положение, Боголюбов без труда защищается и становится доктором наук. В соответствии с научным званием приходит и должность — заведующий отделом ЦК. Это облегчает путь наверх — в членство ЦК и в депутатство — Верховный Совет СССР.

Боголюбов хорошо отработал и отточил технологию «награждения» самого себя орденами и медалями. Суть этой процедуры оказывается на удивление примитивной — будучи заведующим Общим отделом (как раз именно этим отделом в день моего прихода в 1972 году заведовал Черненко), он, в качестве технического исполнителя, оформляя списки к награждению, не забывал время от времени вписывать и свою фамилию.

К своему семидесятилетию он именно таким образом получает орден Ленина. На следующий год — за успешное проведение олимпийских игр — орден Дружбы народов. И так далее, и так далее…

В то время наградная «эпидемия» (вернее, патология) была в самом разгаре. Ходить с одной геройской звездочкой было не слишком престижно. Все помощники Брежнева, например, были лауреатами Государственных премий, а один даже — Ленинской!

У Боголюбова же никакого лауреатства не было. А чем он хуже? Клавдий Михайлович, не мудрствуя лукаво, «втискивается» в список проектировщиков одного сугубо научного и технического проекта — лауреат Госпремии!

А Ленинскую слабо? Ничуть.

Следующий список строителей и архитекторов одного из служебных зданий в Кремле украшает его фамилия!

Теперь ему не хватало только Звезды Героя… Не Советского Союза — это слишком — а Социалистического Труда. Тем более, что социальные блага обе награды дают одинаковые.

Приближается семидесятипятилетие Боголюбова. На семидесятилетие его Звездой не наградили, хотя он сильно старался. Орденом пришлось ограничиться.

Семьдесят пять — это вполне подходящий повод, а шанс, в связи с преклонным возрастом, последний.

Началась интенсивная подготовительная работа. Чтобы достичь своей коварной цели, надо «обезоружить» высокое руководство. Расчёт простой: у него, руководства, есть свои слабости. Им надо потрафить… Раньше с Брежневым это хорошо получалось. Намекнёшь, кому надо, побегаешь чуть-чуть, посуетишься, и вот — не четырежды, а «пятирежды» и новый бюст на родине героя…

В сентябре, когда Боголюбову исполнялось семьдесят пять, Генеральному секретарю ЦК Черненко исполнялось семьдесят три. Дата для Черненко не круглая. Наград по такому поводу, по цековским канонам, не полагается.

— Но ведь речь идёт о Генеральном! — убеждает всех Боголюбов. — Вы что, не понимаете?

Он развивает бурную деятельность, не только рождает идею, но и максимально содействует её реализации, получает одобрение и поддержку…

Вот так совершенно больной Черненко — несколько месяцев до смерти — получает (из рук Устинова) третью Золотую Звезду.

Теперь Боголюбов мог без упрёков совести ходатайствовать и о себе самом. Вписывать в чужой рескрипт Звезду нельзя, этот процесс не массовый, а индивидуальный — только просить, просить, просить. Или требовать!

Как-то я приехал к Черненко с докладом на дачу в Усово. После второго «высокогорного» отдыха ему становилось то лучше, то хуже, но режим оставался прежним: постельно-комнатным. В конце разговора Константин Устинович вдруг, без всякой связи с предыдущим, замечает:

— Тут вот что… Боголюбов очень хочет получить Героя к своему юбилею… Для него это, пожалуй, слишком… Ты передай Горбачёву от моего имени — он сейчас «хозяин», за Секретариат отвечает, — чтобы воздержался…

Смотрю на полный комплект «вертушек» и телефонных аппаратов, стоящих на столе — в двух шагах от замершего посреди палаты Черненко, — и молчу. Что-то лукавит Константин Устинович. Раньше за ним такого не водилось. По отношению ко мне, во всяком случае… Но делать нечего. Надо исполнять указание!

Приехав в Москву, я исполнил поручение, позвонил Михаилу Сергеевичу и передал слова Генерального. На том конце провода услышал какое-то не то возмущение, не то мычание — не разобрать. Неопределённая какая-то реакция, правда, с нотками удивления.

При очередном звонке в Усово докладываю Черненко об исполненном задании:

— Горбачёву я сказал, Константин Устинович, чтоб воздержался в отношении Боголюбова, как велели…

Теперь здесь не следует никакой реакции. Ни да, ни нет…

Я начинаю забывать об этой истории, а через несколько дней узнаю чуть ли не из газет, что Клавдий Михайлович Боголюбов получил свою вожделённую геройскую звезду! Как говорят французы: «Селяви!» Такова жизнь!

В народе образно говорят: «Жадность фраера сгубила!» Грубовато, конечно, но точно. Попался Боголюбов — человек весьма солидного возраста — в 1985-м! При том же самом Горбачёве — когда «по привычке» вписал себя в наградной лист к 40-летию Победы. Тут и сказке конец: всплыла его изначальная ложь о фронтовой биографии, а за ней ниточкой потянулись другие неблаговидные истории с издательской деятельностью, когда фамилия Боголюбова фигурировала во всех сборниках КПСС в качестве составителя, когда за эти публикации шли баснословные гонорары, партвзносы же с них, как водится, не платились… И так далее, и так далее, и так далее…

Я без особого удовольствия рассказал об этом человеке. Но я, как и многие другие, долгие годы работал с ним в одном коллективе, был невольным свидетелем его поступков и молчал. Хотя почему молчал? Не молчал. Как и другие, говорил об этом шёпотом, возмущался в кулуарах, иногда терпеливо (как в самый первый день работы в ЦК) слушал его выспренные речи на собраниях…

Что ж, было и такое. Из песни слова не выкинешь!»

160
{"b":"190967","o":1}