Дочь готова признать, что у нее с матерью есть две общие черты: обе одинаково верили в силу волос как объекта художественного творчества и плохо разбирались в мужчинах. Стрижка чужих волос являлась для Блисс источником заработка. Свои, длиной до пояса и скрученные в дрэды, она обесцвечивала. Сьюзен носила каре до подбородка и красилась в цвета типа «зеленая зависть», «ультрафиолет» или нынешний «сладко-ватно-розовый».

Блисс окинула оценивающим взглядом плод трудов своих и удовлетворенно кивнула.

– Готово! – констатировала она, сидя на полу со скрещенными по-турецки ногами, потом легко поднялась и бросилась в кухню с развевающимися позади спиральками дрэдов. Через мгновение вернулась с какой-то фотокарточкой.

– Вот, это тебе! Думаю, ты захочешь иметь такую.

Сьюзен взяла цветной любительский снимок. На нем она, совсем еще малышка, стоит во дворе их дома вместе с отцом. Тот, с окладистой бородой, немного сутулится, держа дочь за руку. Она смотрит на него снизу вверх, счастливо улыбаясь, – щечки пухлые, зубы крошечные. Каштановые волосы заплетены в растрепавшиеся косички, красное платье перепачкано; на отце футболка и рваные джинсы. Оба загорелые и босые, и при этом, очевидно, абсолютно довольные жизнью. Сьюзен никогда прежде не видела этой фотокарточки.

Ей вдруг стало нестерпимо грустно.

– Где ты ее нашла? – спросила она мать.

– В коробке с его старыми бумагами.

Отец умер, когда Сьюзен было четырнадцать лет. Он запомнился ей добрым и заботливым, воплощением отеческой мудрости, хотя Сьюзен знала, что в жизни все было не так просто. Но после его смерти отношения с матерью разладились.

– Он очень любил тебя, – потупилась Блисс.

Сьюзен захотелось курить, но она не могла позволить себе сигарету в присутствии матери после своих многолетних нравоучений в ее адрес по поводу рака легких и прочего. Это походило бы на признание собственного поражения.

На лице Блисс появилось выражение материнского участия. Она протянула руку и легонько погладила розовые волосы Сьюзен.

– Немножко потускнели. Хочешь, пойдем в салон, я подновлю? Тебе идет розовый цвет. Ты такая красивая.

– Не красивая, – возразила Сьюзен, отклоняя голову. – Я прикольная. А это покруче будет.

Блисс убрала руку.

Во дворе было темно и сыро. Лампочка на заднем крыльце полукругом высвечивала грязную зелень заячьей капусты с увядшими цветочками, что разрослась и подобралась вплотную к дому. Соломенное чучело сидело в медной жаровне. Блисс наклонилась, чиркнула белой пластмассовой зажигалкой, поднесла огонь к соломе, затем отступила. С потрескиванием занялось оранжевое пламя, быстро охватило туловище человечка с растопыренными, словно в панике, ручками и полностью поглотило его. Жарко полыхающая солома скоро потеряла всякое сходство с человеческой фигуркой. Каждый год Блисс сжигала чучело отца Сьюзен, чтобы освободить его, и самим начать все заново. В этом по крайней мере заключалась идея ритуала. Возможно, они перестали бы делать это, если бы по-настоящему захотели.

Глаза Сьюзен наполнились слезами, и она отвернулась. Вот так и бывает – ты уверена, что умеешь держать себя в руках, но тут наступает день рождения покойного отца, а твоя тронутая мамаша сжигает соломенное чучело…

– Мне пора, – сказала Сьюзен. – Надо кое с кем встретиться.

В клубе не продохнуть из-за сигаретного дыма. У Сьюзен от него щипало глаза. Она вытянула очередную сигарету из пачки, лежащей на стойке бара, закурила и глубоко затянулась. Музыка сотрясала пол, металась между стенами, поднималась по ножкам стульев, щекотала ступни Сьюзен, заставляла дрожать медную поверхность стойки. В темноте желтая сигаретная пачка чуть подпрыгивала. В этом клубе всегда темно. Сьюзен нравилось, что можно сидеть вроде бы у всех на виду и оставаться незаметной даже для ближайшего соседа Пить она умела, но сегодня явно переусердствовала. Принялась вспоминать: наверное, перебрала ежевичного мартини. От выпитого голова пошла кругом. Сьюзен плотно прижала открытую ладонь к холодной поверхности стойки и держала, пока неприятное ощущение не ушло.

– Пойду-ка я на воздух, – сказала она сидящему рядом мужчине. Вернее, прокричала сквозь рев музыки, но в содрогающемся до основания помещении клуба все остальные звуки не выживали.

Входная дверь располагалась на противоположной стороне танцплощадки. Сьюзен стала пробираться через толпу, собравшуюся послушать программу диджея в понедельник вечером. Она сосредоточенно ступала, удерживая равновесие: чуть развела руки, напряженно глядя прямо перед собой и держа во рту зажженную сигарету. В этом клубе никогда не танцевали. Просто стояли плечом к плечу и трясли головами в такт музыке. Сьюзен была вынуждена прикасаться к людям – до руки, до плеча, – чтобы пройти, и те отступали на несколько сантиметров, освобождая дорогу. Ее провожали взглядами. Она всегда чувствовала на себе постороннее внимание. Нет, Сьюзен не блистала неотразимой привлекательностью. Такая внешность была в моде, вероятно, в далекие 1920-е годы: высокий лоб, широкие скулы сужаются к маленькому подбородку, губки бантиком, худощавая фигура, плоская грудь. Прямые, до подбородка волосы и очень короткая челка еще больше увеличивали ее сходство с необузданной ветреницей двадцатых годов прошлого века. «Прикольная» – самое подходящее определение в современном словаре. Если бы не розовые волосы, Сьюзен могла бы многим показаться даже красивой. Но они затмевали ее милые черты, делали лицо жестче. Примерно этого девушка и добивалась.

Добравшись до выхода, она протиснулась в дверь мимо вышибалы и окунулась в прохладный свежий воздух. Клуб находился в Старом городе, еще не так давно имевшем дурную славу «скид-роу» – района трущоб и воровских притонов. В те времена Портленд называли «стамптауном» – городом «путешественников поневоле», поскольку именно в этой его части процветал «шанхайский бизнес», когда в барах и борделях тысячи лесорубов и моряков напивались до беспамятства, чтобы позже очнуться в трюме корабля, плывущего в открытом море. В наши дни основой экономики Портленда являются туризм и высокотехнологическое производство. Многие обшарпанные кирпичные строения Старого города, возведенные еще на рубеже XIX–XX веков, теперь переделаны под современное жилье, а за двадцать долларов можно совершить экскурсию по «шанхайским» подземным переходам.

Все в мире когда-нибудь меняется.

Сьюзен бросила под ноги окурок, придавила его каблуком ботинка к мокрому бетонному тротуару и, закрыв глаза, прислонилась к кирпичной стене клуба.

– Не хочешь косячок забить?

Сьюзен открыла глаза.

– Черт побери, Итан! Чуть не обделалась от испуга. Я думала, ты меня даже не услышал.

Итан довольно ухмыльнулся.

– Я шел следом за тобой.

– А я стою и слушаю дождик. – Сьюзен кивнула на мокро блестевшую в темноте улицу. Потом с улыбкой посмотрела на Итана.

Они познакомились только два часа назад, но чувак, похоже, успел на нее здорово запасть. Вообще-то он не в ее вкусе – из тех панков, которым уже под тридцать, а их прикид неизменно состоит из вельветовых штанов и мешковатого джемпера с капюшоном. Живет вместе с приятелями в какой-то развалюхе в бедняцком районе города. Проработал восемь лет продавцом в магазине музыкальных записей, играл в трех рок-группах, слушает Игги Попа и «Велвет андеграунд». Курит травку и пьет пиво, но, правда, не дешевое.

– У тебя чилим найдется?

Итан радостно кивнул.

– Давай прогуляемся, – предложила Сьюзен, взяла его под локоть и повела под дождем.

Новый знакомый на ходу набил марихуаной маленькую курительную трубочку, похожую на сигаретный мундштук, и передал ее Сьюзен для первой затяжки. Она задержала дым в легких, наслаждаясь приятным жжением, выдохнула, потом сунула трубочку Итану в рот и потянула его за угол ближайшего дома. По этой части города машины ночью практически не ездили. Сьюзен прижалась к Итану, глядя ему в глаза снизу вверх.