Там, в этой яме, я написал свои первые удачные рассказы, за которые получил премии на конкурсах в Москве и Киеве. Потом черт меня понес на «великие», как тогда они назывались, очень гремевшие «стройки коммунизма», а землянка осталась на попечении матери, которая сама в ней зимой жила, полностью отдав комнату жильцам. Потом она мне однажды написала, что недосмотрела, что в период дождей землянку залило и она завалилась.

Прошло еще года три. Я приехал в гости к матери надолго, посмотрел равнодушно на провал в земле на месте моей бывшей, такой милой земляночки. Было немного жаль некоторых ценных книг, погребенных там, пачек рукописей и писем в шкатулке — и особенно вдруг стало жаль той денежной коллекции в 500 миллионов. Я взял лопату и стал копать в надежде, что, может быть, что-нибудь еще и откопаю. После нескольких часов работы я добрался наконец до, так сказать, «культурного слоя» и особенно рылся в том углу, где оставил шкатулку, книги, коллекцию. Точно! Подцепил лопатой и вытащил совершенно целое то кожаное портмоне. Кожа, правда, разлезалась при прикосновении, но портмоне было цело и битком набито. Осторожно я слой за слоем снял кожу, ожидая внутри увидеть — ну, слипшиеся, пусть даже безнадёжно слипшиеся, заплесневелые, пропащие, но все же бумажки. Знаете, что было внутри этого туго набитого бумажника-портмоне? Черная жирная земля.

Портмоне пролежало три года явно без прикосновения. Оно было битком набито, точно так же, как я его оставил. Внутри было на 500 миллионов былых бумажных денег. Но они превратились в первоклассную черную жирную землю. Я ковырял эту землю палочкой, растирал пальцами — ни малейшего следа, ни намека на то, что это были когда-то деньги. Земля! И царские хрустящие, солидные, и инфляционные оберточно-бумажные миллионы, и советские сталинские — все было землей.

Конечно, после этого потрясения я уже не удивился, когда докопался и до шкатулки, то есть до бурой деревянной гнили в форме шкатулки, и, соскребя эту гниль, обнаружил внутри вместо своих рукописей и писем все ту же черную жирную землю. Три года. Три года, оказывается, нужно, чтобы из денег или книг, из рукописей и тому подобного в сырой земле образовалась «сыра земля».

Ах, этот верхний слой земной поверхности, этот темный культурный, плодородный слой почвы от нескольких сантиметров до метров, который мы, в простоте душевной, считаем результатом перегнивания лишь растений!..

Хм, сейчас мне пришло в голову, что я мог бы и не пытаться после трех лет откопать в земле бумажник, если бы вспомнил более ранний случай. Это уж я совсем мальчишкой был, и у нас собачка умерла, и я погоревал, а потом — любопытен был! — придумал: дай я ее зарою в землю, она сгниет, а я потом землю осторожно сниму и увижу, как устроен ее скелет. Чтобы скорее процесс шел, я закопал — очень неглубоко — собачку в том месте, где с крыши вода стекала, чтоб сыро. И через год вспомнил. Пошел осторожно раскапывать. И знаете что нашел? Землю. Ни следа от собачки, и только два или три земляных комочка показались мне похожими на косточки, но и они рассыпались при прикосновении. Черная земля. Подчеркиваю: под водостоком. В сухом песке сохранялось бы дольше. Да, это было, и если бы я тот случай вспомнил, я бы и не подумал работать, раскапывать землянку, надеясь найти что-то.

Это особо долго сохраняется что-то в исключительных условиях: в идеальной суши некоторых гробниц, пещер, а так, нормально, все, что на свете крутится-вертится, геройствует, страдает, борется и побеждает, в конечном счете превращается в этот верхний темный плодородный слой почвы от нескольких сантиметров до метров толщиной. Истина, конечно, не новая. Скажите мне лучше: избитая истина, до пошлости избитая.

Я и сам это знаю и знал, начиная эту беседу. Я не к этому выводу хотел подойти к концу, а совсем к другому. Так вот, умозрительно знаешь ведь многие вещи, знаешь вроде. Но оказывается, нет, не знаешь. Только когда сам, своим телом, существом, руками, глазами, чувствами конкретно притронешься, как я к тому бумажнику, набитому землей, — тогда только понимаешь, что оно такое да как же это!..

Тоже не новый вывод? Тоже не новый, согласен, конечно. Так вообще можно сказать: а что ново под луной? Оставим это дело вообще без выводов. Я рассказал, вы послушали, и спасибо, и на том я закончу.

31 марта 1978 г.

Человек — существо общественное, как сказал Аристотель. Человек тянется к другим, себе подобным, ищет с ними контактов, находит таких, с которыми его объединяют одинаковые вкусы, взгляды, чувства, интересы, цели. Не каждый мог бы или хотел бы быть совершенным отшельником, хотя такие и бывали и есть, особенно религиозные отшельники, но то вопрос особый: вместо суетного общения с людьми они общаются с Богом. Но любой отшельник, и верующий и неверующий, — это что-то исключительное, согласитесь, это то самое исключение, которое подтверждает правило.

Подавляющее же большинство людей жить без тесных контактов с людьми же просто не может, хотя искусство жизни с этими самыми контактами на практике оказывается не легким и не простым.

Очень часто, несмотря на самые искренние, добрые намерения и желания сторон, возникают недоразумения, противоречия, конфликты, часто ненужные, мучительные, которых надо бы и можно было бы избежать, если бы знать, как это сделать. Иные глупые недоразумения перерастают в полный разрыв отношений и даже ненависть, хотя к тому, казалось бы, и не было действительно серьезных причин.

Человек является человеком только благодаря воспитанию. Те несчастные дети, которые в джунглях вырастали среди зверей, потом, будучи пойманы, имели лишь внешние черты людей, но по существу были животными. Что в нас вложат в детстве, с тем мы и будем жить.

Конечно же, каким-то искусством жить в обществе овладевает любой из нас с самого раннего детства автоматически. Обжигаясь, набивая шишки, каждый как-нибудь по-своему, да учится. Но, боже мой, как по-разному это происходит и какие разные результаты дает! Один вырастает уживчивым, покладистым, добрым, другой — горлохватом, неуживчивым и злым. Чему там научат родители, чему там научит улица? Есть ли в школе хоть крохотный курс, хоть три-четыре урока: что такое хорошо в общении с людьми, а что такое плохо?

Каждый вырастает, понимая это на свой лад, и чаще даже не головой понимая, а где-то скорее спинным мозгом, и так мы и живем, не зная самой элементарной техники обхождения с ближними, что особенно катастрофически дает себя знать, когда возникают отношения нетиповые, нечастые или когда нами овладевают страсти, неконтролируемые, идущие из подсознания. Далее, с течением жизни, сюда примешиваются комплексы, целые гроздья комплексов, основанных на пережитом, на разных травмах, неудачах или же, и наоборот, на удачах.

Короче говоря, каждый из нас — это клубок противоречий, клубок всего такого разного, в том числе массы такого, что болит, мучает. И вот этот клубок должен жить среди других, таких же, и тянется к ним, сам того не видя, что ощетинен как еж, — но другие тоже ощетинены, как ежи… Так и живем. И глупо и обидно.

Старинная французская поговорка гласит: «Понять — значит простить». Может быть, этому надо учить нас с первых лет нашей жизни: стараться понимать, как можно больше стараться понимать, а значит, и прощать? Взаимно прощать. Но хватит ли лишь одного взаимного прощения обид, когда мы толком не знаем, как бы так поступать, чтобы этих обид вообще не возникало или, по крайней мере, возникало как можно меньше?

Наткнулся я как-то на старинную книгу, изданную еще в 1824 году, под названием «Беседы» Джона Локка, знаменитого английского философа, которого называют отцом английского либерализма, но, собственно, это была даже не его оригинальная работа, а его изложение с обработкой другой книги теолога XVIl века Петра Николае, и я был поражен, насколько современной и нужной была бы такая книга сегодня.