(М. М. забыл, как он жаловался на полное одиночество в Хусте, как искренне считал себя там «заживо погребенным», и как мало, верней, вовсе, не общался с родными, — ни с братом ни с племянниками!).
Опять из писем:
«С одной стороны: — В зимнее время работать в моей комнате невозможно, остается лето, которое здесь так коротко… Зимой я превращаюсь в истопника, у меня вечно грязные руки, и грязь под ногтями… Мои работы, висящие на стенах, гибнут от копоти и дыма…
С другой стороны: — Что за климат ждет меня там? Суровые зимы. Отсутствие овощей и фруктов… А вдруг, почему либо я лишусь этой квартиры?!»
Михаил Михайлович давно стоит на очереди в жилотделе Хустского Горкомхоза. Но очередь и в этом милом городке, как и везде — не двигается. Что же делать?
Наконец, — уже в 1983-м году! М. М. решается съездить в Соликамск с одним из своих знакомых, который обещает сопровождать его посмотреть предназначенную ему квартиру.
Оказалось, что квартира все еще ждет его. Квартира из двух больших комнат, с кухней, кладовкой, ванной и «удобствами». В кухне — газ и горячая вода. Спутник М. М. пришел в восторг — «квартира просто великолепна!» И Михаил Михайлович наконец соглашается, — квартира ему подходит. В Горисполкоме он подтверждает свое решение — переехать.
Соликамск и его окрестности производят приятное впечатление, и погода во время их путешествия тоже не подвела.
Вот что пишет он в очередном письме по возвращении из Соликамска в Хуст:
«В городе масса деревьев и зелени… На обратном пути мы плыли по Каме до Перми, и я был очарован ширью Камы; её величием и красотой её берегов — я всё время стоял на палубе, любовался и не мог надышаться дивным, целебным речным воздухом…»
Но хотя решение было принято и М. М. дал определенно свое согласие на переезд, сборы затянулись еще больше, чем на полгода.
За три года его сомнений и колебаний многое в Соликамске, верней в Соликамском музее, изменилось и, надо сказать, вовсе не в пользу М. М. Прежде всего — уехала из Соликамска директриса музея, при которой была куплена «Эхнатониана». Новая, пришедшая ей на смену, директриса была отнюдь не расположена к М. М. и никакого дружелюбия к нему не проявила. Она привезла своего «сотрудника музея» на единственную свободную вакансию и уведомила М. М., что место штатного Сотрудника в музее для него потеряно, так как он слишком долго раздумывал, а «Эхнатониану» благополучно отправила в запасник, решив, что для неё время истекло, хотя в договоре о покупке было сказано: «для постоянной экспозиции в залах музея». На слабые попытки М. М. протестовать, она отвечала, что теперь она хозяйка музея, и ни в каких его работах не нуждается.
Вся дальнейшая эпопея получения квартиры в Соликамске происходит совершенно помимо музея.
Снова из писем М. М.:
«…Никто здесь не одобряет мое решение переехать в Соликамск и все спрашивают: на что же я надеюсь существовать там, если работы в музее мне больше не предлагают?
Отвечаю: на пенсию в 45 руб. (которую М. М. получает, как бывший диакон), и на денежные свои сбережения. Денег со сберкнижки, полученных за „Эхнатониану“, я еще не трогал…»
Всё-таки в Соликамск
Я была единственной из его друзей, кто всеми силами уговаривала его решиться на этот шаг и настаивала на переезде, тем более, что Соликамск был мне хорошо знаком.
Старинный Соликамск, с его прекрасными, хотя и бездействующими, церквями и крутыми улицами мне очень нравился. Хороши были и окрестности. И климат, который так пугал М. М. тоже был вовсе не плох — солнечное лето и не слишком суровая, но обычно очень снежная, зима.
В конце концов, Михаил Михайлович всё же решился, и сын одного из его племянников, взял отпуск, чтобы помочь М. М. переехать и перевезти то, что он хотел взять с собой.
Начались сборы, которые тоже привели его в ужас: «…Если бы вы заглянули сейчас в мою комнату, то ужаснулись бы: — черные растрескавшиеся стены, черный потолок, разваливающаяся печка… А мои бедные картины! Их покрывает такой слой копоти, что никакая отмывка не помогает. Они все требуют реставрации!» — пишет он ещё из Хуста.
Но в этом же письме: «…Всё-таки, как грустно, что приходится уезжать отсюда. Не легко менять местожительство в моем возрасте. Но раздумывать теперь уже не приходится — Рубикон перейден!»
Да, Рубикон был перейден. Однако, если бы не председатель Соликамского Горисполкома, так и не состоялся бы этот переезд и всё дальнейшее, что случилось потом… Не странно ли? Человек, ничем с искусством не связанный, человек, хоть и не из особенно «высокой», но всё же «номенклатуры», оказался в буквальном смысле вершителем судьбы художника Михаила Михайловича Потапова.
Не знаю, что руководило этим человеком? То ли, действительно, «Эхнатониана» произвела на него такое исключительное впечатление? То ли ажиотаж по поводу выставки подал ему уникальную идею? То ли «наитие свыше» подсказало, что Соликамск может «войти в историю» благодаря своему жителю — М. М. Потапову?..
Так или иначе, что бы ни руководило действиями Председателя Соликамского Горисполкома, действия его были необычны и удивительны. Не один раз за три года колебаний Михаила Михайловича, он терпеливо переносил «выделенную» ему квартиру из одного строящегося дома в другой; не раз передвигал сроки, неизменно повторяя приглашение переехать в Соликамск. Он неизменно соглашался подождать, «пока здоровье М. М. позволит осуществить этот переезд», или «пока М. М. закончит свои необходимые дела»…
Кто или что руководило этим человеком?..
Карма
Жизнь М. М. Потапова полна неожиданных, непредвиденных и крутых поворотов, ничуть не зависящих от его собственной воли.
Варшаву, — где он родился и где прошло его счастливое раннее детство — сменяет небольшой тихий уездный городок на Украине, Черкассы, родина его матери. Туда возвращается она с младшим сыном после смерти мужа.
В Севастополь Миша с матерью попадают по настоянию одного из его братьев буквально накануне революции 1917 г. Севастополь становится его любимейшим городом, любовь к которому — на всю жизнь, уступает только лишь любви к Древнему Египту.
В Севастополе проходит его отрочество и начало юности; здесь он берёт свои первые уроки живописи, хотя и без них, уже давно делает выразительные наброски египетских головок и пирамид. Здесь начались его первые серьезные занятия египтологией; увлечение литературой, — не только художественной, но и исторической, и философской. Литература поглощается в неимоверных количествах. Завязываются связи с интеллектуальными людьми, не только с севастопольцами, но и вне Севастополя; письменные связи налаживаются с крупными учеными-египтологами, в том числе и с американским египтологом, автором крупнейшего труда об истории Египта, — Джорджем Брэдстедом.
И наконец, Египетский отдела ленинградского Эрмитажа куда он попал по приглашению, с подачи друзей, для реставрации фрагментов настоящих египетских фресок, и где возникла реальная надежда вскоре увидеть и сам Египет, — попасть в одну из экскурсионно-научных групп тогда ещё изредка выезжавших за рубеж.
Вместо этого неожиданный арест и Пиндуши, о которых вы уже знаете… Потом война и ужасные годы в оккупированном Крыму… Потом женский монастырь вблизи Хуста; затем долгая нелёгая жизнь в хустской «голубятне», и вот теперь — переезд в Соликамск!
И все эти события происходили без малейшей инициативы со стороны самого Миши, а позже Михаила Михайловича!
На первых порах Соликамск преподносит М. М. немало неожиданных подарков. Поражает великолепная квартира с двумя большими, — каждая много больше хустской «Голубятни», комнатами и большим балконом. С газовой плитой и горячей водой в кухне, с ванной (!) и прочими «удобствами».
Всё это подробно описывает М. М. в своих первых письмах из Соликамска. Описывает со множеством восклицательных знаков… «Наслаждаюсь ванной, купаюсь чуть ли не каждый день. После убогой хустской комнатки такая квартира — просто дворец, — рай!»
