В чем заключается послание, которое он должен уловить из всего этого? Кто откроет ему истину, кто — жена или друг, священник или раввин, а может быть, цыганка? Неужто это детектив из отдела по расследованию убийств, который на своем грубоватом повседневном английском языке объяснит ему, что это было такое? Но на самом ли деле он хочет это знать? Неужели он, подобно убитому еврейскому торговцу алмазами, носит на спине надпись: «Подходи и бери меня»?

Бармен поставил перед ним еще один стакан. Он не помнил, заказывал ли его, но был обрадован такой предупредительностью. Отпив глоток, вспомнил, что должен приниматься за список для лейтенанта Шултера. С чего начать? Такая работа требует аккуратности. Вынув из кармана блокнот, написал на левой стороне страницы «Возможные враги — профессиональные», а справа — «Возможные враги — личные». Итак, с удовлетворением подумал он, начало положено, есть система, и теперь я все разложу по полочкам, как это сделал бы Грегор.

Он отпил еще один глоток. Кто открыто угрожал ему? Это будет первый шаг. Он поздравил себя за ясность и логику мышления. Кандидат помер один. Деймон прикрыл глаза, вспоминая зал суда. Его привели к присяге как свидетеля по делу о клевете и диффамации[11]. Правду, только правду и ничего, кроме правды, и да поможет мне Бог. Бог сам подвергался клевете в течение тысячелетий. Имя того человека было Макендорф. Он был его клиентом — мрачный, изможденный, смуглый моложавый мужчина, лицо которого ясно говорило, что он настроен против всего мира.

Деймон имел дело с первыми двумя романами Макендорфа, и они вышли в свет. Они были полны жестокости и сцен насилия, но в них чувствовалась грубоватая честность, которую нельзя было игнорировать, и Деймон чувствовал, что ненависть Макендорфа к определенной стороне американского бытия имела право быть услышанной. Человек этот вел себя корректно, хотя и без особых изъявлений благодарности, но Деймон не мог заставить себя испытывать к нему симпатию. Но если бы он представлял только тех, кто ему нравится, через полгода он мог бы закрывать контору.

Рукопись третьего романа Макендорфа, которую Деймон кончил читать прошлой ночью, теперь лежала на его столе, как барьер, разделявший их, и Макендорф насмешливо смотрел на него.

Еще работая над романом, Макендорф говорил Деймону: «Ну, теперь эти подонки сядут и задумаются. И если критики понимают, для чего появились на свет, им придется признать, что они имеют дело с американским Челлини».

Но, дойдя до последней строки, Деймон уже знал, что ни в коем случае не позволит провозгласить Макендорфа американским Челлини или вообще кем-то сугубо американским.

Деймон дал ему толковый совет. Он посоветовал вообще не публиковать книгу.

Хотя это и художественное произведение, но прототипы легко узнаваемы в глазах публики. Макендорф отлично обрисовал персонажи. Любой, кто читает нью-йоркские газеты, сразу же, с первой страницы догадается, о ком идет речь. Имя его было Джон Бэркли, а Макендорф отважно окрестил его Джеймсом Веркиным. Бэркли был одаренным проектировщиком зданий и возвел три или четыре самых престижных деловых здания в центре Манхеттена. Он владел конюшней чистокровных жеребцов и женился на прелестной женщине, кинозвезде. Он играл при ней роль ангела на заднем плане, и его часто фотографировали рядом с женой на самых популярных выставках и на зимних скачках — он широко улыбался, гладя по холке победителей самых знаменитых бегов.

Макендорф, словно ничего не понимая и не чувствуя, движимый каким-то злобным демоном саморазрушения, дал главному действующему лицу книги профессию прототипа, его конюшню, его жену-кинозвезду, его склонность вкладывать деньги в театр. В книге Макендорф сделал его гнусным и отвратительным исчадием ада, и прочие герои, также списанные с натуры, вращающиеся в тех же кругах, что и Бэркли — Беркин, были написаны едко, глумливо, стиль источал ароматы общественной уборной.

До выхода в свет своей первой книги Макендорф работал клерком в одном из офисов Бэркли, был уволен оттуда, и его враждебность пульсировала в каждой строчке. Может быть, этот человек и был воплощением зла, а может, и нет. Деймон несколько раз встречал его на открытых приемах, но они лишь кивали друг другу, и Деймон не знал его так хорошо, чтобы судить о нем. Но так как описание главного героя и его занятий было очень близко к реальности, а некоторые из поступков, которые Макендорф выдумал с начала до конца, обрисовывали его в самом неприглядном свете, у Деймона не было сомнений, что любой суд вынесет решение не в пользу писателя.

Макендорф в мрачном молчании слушал, как Деймон с наивозможной мягкостью объяснял ему, что у него будут неприятности, большие неприятности, если он опубликует эту книгу или даже будет просто показывать ее издателям.

— Итак, — сказал Макендорф, — вы пытаетесь мне объяснить, что не будете выпускать эту книгу.

— Да, я не буду ее выпускать, и точка.

— Вы на мне неплохо заработали.

— Не так уж и много. Лишь кое-что. — Две книги, написанные Макендорфом, имели очень скромный успех.

— Значит, — сказал Макендорф, — вы отказываетесь представлять меня.

— Да. Во всяком случае, не с этой книгой. Я не хочу входить в долю, когда меня по суду вынудят выплачивать миллионы долларов.

— Вы обмочившийся от страха трусливый подонок, — резко сказал Макендорф, — Вам никогда в жизни не попадет на глаза рукопись, которую я сделаю, независимо от того, какой вы будете предлагать мне контракт. Почему бы вам не выпускать детские книжонки типа «Бобби и Джоан в летнем лагере играют в доктора» и тому подобное дерьмо. В чем и желаю вам успеха. То же относится и к тому белобрысому поросенку, который работает с вами и лижет ваш зад.

— Будь я помоложе, — сказал Деймон, — я бы вышвырнул вас отсюда. А теперь я покажу вам, что думаю о вашем контракте.

Собеседник молча смотрел на Деймона, когда тот поднялся, открыл шкаф и, порывшись в папках, вынул оттуда несколько листков, аккуратно скрепленных друг с другом.

— Вот это ваш контракт, мистер Макендорф, — сказал он, разрывая его вдоль и поперек.

Макендорф, сардонически усмехаясь, смотрел на него. Руки у Деймона дрожали, и ему пришлось собраться с силами, потому что рвать сложенные вместе жесткие листы было трудно.

— Черт с ними. Идея вам ясна. — Он бросил клочки бумаги на пол к ногам Макендорфа. — А теперь убирайтесь отсюда.

— Мне нужна моя рукопись, — сказал Макендорф.

— Вот она, — Деймон подтолкнул толстую, аккуратно сложенную пачку бумаги на край стола, — От нее здесь воняет.

Макендорф тщательно подровнял листы, спрятал рукопись в папку, погладил ее.

— Имел я твою дешевую лавочку, — сказал он, — Десять процентов. Неплохо устроился. Десять процентов за ничего. Вот уж я посмеюсь над тобой, когда книга выйдет, а я буду сидеть на борту своей яхты и читать обзоры.

— Будь я вашим другом, — сказал Деймон, — и желай я вам добра, я бы пожелал, чтобы никто в мире не читал ее и уж, конечно, не публиковал. Но я не ваш друг и надеюсь, что первое же издательство, куда вы ее принесете, возьмет ее и выпустит в свет с большой рекламой, потому что это будет конец для вас. А теперь, с вашего разрешения, я должен пойти в туалет. Меня тянет вырвать.

Он вышел из кабинета, но оставил дверь открытой, так что мисс Уолтон и Оливер увидели бы, если Макендорфу в последнем приступе мести взбредет в голову обрушить свою ярость на полки с книгами и на письменный стол.

Оливер вопросительно взглянул на него. В первый раз Деймон попросил его оставить помещение во время разговора с клиентом.

— Что слу… — начал он.

Деймон отмахнулся от продолжения вопроса. Его в самом деле тошнило, и слова его отнюдь не фигурально выражали отвращение. Он прошел к туалету и успел как раз вовремя.

Когда он вернулся, Макендорф уже ушел, и Габриелсен сидел за своим письменным столом.