— Успокойся, — не обижаясь, сказал Франклин. — Я и тебя выставляю.

— И как много полотен ты продал?

— Одно.

— Ха! — фыркнул Грегор. — Ты позволил, чтобы царствовала геометрия. Страсть, наслаждение, восхищение перед совершенством человеческого лица и тела — всему капут. Я паршивая овца в твоей галерее. — Чувствовалось, что Грегору тяжело об этом говорить, и из его голоса исчезли потки доброго юмора.

— Грегор, прошу тебя, — сказала Эбба. — Джим не может отвечать за последние пятьдесят лет современного искусства.

— Его подкупили преступники, — мрачно констатировал Грегор. — Пятнадцать выставок в год. Ты только посмотри на них с их значками.

Франклин подчеркнуто погладил значок на лацкане.

— А что плохого в том, чтобы выступать против ядерной войны? — обороняясь, спросил он.

— Я не осуждаю вас за то, что вы против ядерной войны, — громко сказал Грегор. — Но я против значков. О чем они оповещают? О том, что я иду нога в ногу и не признаю ничего иного, слушаю и делаю то, что мне говорят. Я слушаюсь и подчиняюсь, пусть даже для этого надо избавиться от половины мозгов — вот о чем сообщают эти значки. — Он говорил пылко и возбужденно — видно было, что всерьез. — Вперед — по авеню и стритам всей Америки!

— Я приглашаю тебя пройтись с нами, когда будет следующая демонстрация. Сможешь сам все увидеть. — Франклин говорил совершенно спокойно, но Деймон видел, что его раздосадовали нападки Грегора.

— Когда рядом с вами с такими же значками пойдут русские, чехи, венгры, восточные немцы, поляки, эстонцы, латыши и кубинцы, — сказал Грегор, с трудом переводя дыхание после того, как на одном вдохе выпалил все это, — то и я буду маршировать с вами. А пока в Кремле смотрят на снимки этих марширующих колонн в Америке, Англии, Франции и, помирая со смеху, посылают еще сотню тысяч солдат в Афганистан и помечают на своих секретных картах все лучшие места в Америке: в Беверли-Хиллз, на Пятой авеню, в Хэмптоне, где будут жить эти комиссары, когда доберутся сюда.

— Грегор, — резко сказала Эбба, — умерь свой венгерский темперамент. Здесь не Будапешт.

— Нельзя перестать быть венгром, — сказал Грегор. — И уж, конечно, не после того, как видел на бульварах русские танки.

— Ну и что? — раздраженно бросил Франклин. — Сразу же бросать бомбы?

Грегор обхватил руками голову и в задумчивости нахмурился.

— Прежде чем ответить, мне надо выпить. Серьезный вопрос. — Наполнив стакан, он сделал глоток и поставил стакан на стол, — Я против ядерной войны, кто бы там ни маршировал. Я в отставке. Но так или иначе, человечество не может ждать, пока она свалится людям на головы. Я вижу только один выход. Ядерное оружие другого типа. Не так давно о нем было много шума. Нейтронная бомба. Тридцать пять тысяч, сорок тысяч ядерных головок покончат с миром за полминуты — ни мужчин, ни женщин, ни детей, ни птиц в воздухе, ни рыб в море, ни городов — ничего не останется. Но нейтронная бомба придумана поэтом, философом, любителем искусства. Конечно, сказал он, завершив подсчеты, мир пойдет ко всем чертям. Но после нейтронной бомбы кое-что останется. Ясно, все люди будут уничтожены, но останутся дома, церкви, музеи, библиотеки, усадьбы, статуи, выживут книги, да и двести — триста человек — то ли индейцы с Амазонки, то ли эскимосы около Северного полюса, чтобы начать все сначала. Большая куча дерьма. Всем нужно, чтобы все пошло прахом — если нас не будет, пусть и домов тоже, пусть ни книг, ни картин тоже не останется. Вот когда парад пройдет по моему образцу, я двинусь вместе с вами.

— Грегор, — в первый раз подала голос миссис Франклин, — у вас нет детей, и поэтому вы позволяете себе так говорить.

— Верно, — тихо сказал Грегор, — у пас нет детей, у Эббы и у меня. Но не по пашей вине. Это вина Господа.

Он наклонился к Эббе, которая всегда сидела вплотную к нему, и поцеловал ее в щеку.

Деймон встал. Разговор взволновал его больше, чем он мог позволить себе показать. Его преследовала неотвязная мысль: обрадовало бы его, если бы в последнем взрыве исчез и мистер Заловски?

— Мне надо уходить. В любую минуту может приехать Шейла, а она не любит возвращаться в пустой дом.

Приближаясь к дому, он думал, что визит к Грегору был не самой удачной идеей, которая сегодня посетила его С одной стороны, он завидовал тому году, который ждет Ходаров в Европе. Как прекрасно это было бы, подумал Деймон, улететь вместе с Шейлой завтра в Рим или Париж, сбросив с плеч всю ответственность, контракты, дела, угрозы, зная, что на двенадцать беззаботных месяцев все это можно забыть. Вот оно, преимущество творческого человека!

Да и атмосфера в мастерской не способствовала веселью. От рассказа Беттины Лейси о том, что пришлось пережить ее дочери, повеяло запахом страшной смерти, хотя девушке и удалось избежать ее. Да и мрачный юмор Грегора, если его слова вообще можно назвать юмором, относительно нейтронной бомбы, вызвал на поверхность те страхи, которые Деймон, как и все его современники, старался изо всех сил подавлять.

Лучше бы он не приходил домой после ленча, а пошел прямо в бар, выпил рюмки две и сел у телевизора смотреть матч по бейсболу.

Когда Шейла не появилась дома и в семь часов, он начал беспокоиться. Она обещала вернуться к шести, и Деймон был совершенно уверен, что так оно и будет. Он пожалел, что не позвонил утром ее матери домой и не попросил Шейлу вернуться до захода солнца, чтобы ей не пришлось идти в сумерках пять кварталов от гаража, где она оставляла машину. Он мог бы сказать ей, что за последние несколько дней в Виллидже разгулялись хулиганы, что, впрочем, было бы недалеко от истины.

К восьми он уже был готов звонить в полицию и нервно мерил шагами квартиру, как вдруг услышал ключ в замке. Кинувшись к дверям, он крепко обнял Шейлу, когда она вошла в маленький холл. Обычно при встречах они ограничивались легкими поцелуями в щеку, и сейчас она в удивлении отшатнулась.

— Господи, — сказала она, — что все это значит?

— Ты припозднилась. — Он взял ее маленькую сумочку. — Вот и все.

— В таком случае, я буду опаздывать куда чаще.

Ее лицо совершенно менялось от улыбки, и даже после стольких лет брака он обожал его. Обычно оно было сумрачным и серьезным, напоминая скорбные фотографии крестьянских женщин, которые случается видеть в книгах об Италии. Как-то он сказал ей, что улыбка возвращает ее в Америку.

— Как дела в Вермонте? — спросил он.

— Слава Богу, что у меня только одна мать, — ответила она. — Что у тебя?

— Я скучал. И купил тебе кроссворд.

— Дорогой мой, — сказала она, снимая пальто. — В следующий раз и я приберегу его для тебя. А теперь я хочу освежиться, причесаться, а ты принесешь мне выпить и отведешь меня в хороший ресторан, где мы сможем прилично поесть. С тех пор, как я в последний раз была у матери, она ударилась в вегетарианство. Климакс на кухне. — Она прищурилась, взглянув на верхний свет, который они редко включали. В моем возрасте, говорила Шейла, верхний свет приберегают для врагов. — Чем ты тут занимался — рассматривал фотоальбом с девочками из «Плейбоя»?

— Я искал телефонный номер. — соврал он, выключая верхний свет. — Выпить — это хорошая идея, но я думаю, что перекусить мы сможем и дома; у нас есть яйца и кое-что в холодильнике. Ленч у меня был поздно и довольно плотный, так что я не проголодался. — Объяснение уже было у него наготове, но оно прозвучало слишком торопливо для того, чтобы выглядеть правдоподобным и заставить Шейлу поверить ему.

— Ох, да брось, Роджер, — сказала Шейла. — Ведь у нас воскресный вечер.

Он помедлил, почти готовый к тому, чтобы попросить ее присесть и выслушать его историю. Но ему не хотелось портить радость от ее возвращения. Если бы было только можно, он вообще бы не рассказывал ей ничего.

— Ресторан так ресторан, — сказал он, — Сейчас я приготовлю тебе выпить.

Она внимательно посмотрела на него. Ему был знаком этот взгляд. Деймон называл его больничным взглядом.