— Да, — удивленно поднял брови Баркелон, — это тоже довод, не хуже других. Пусть привыкают, у нас впереди большая война.

— Мне это сказал баронет Гразьенский давеча, когда я стал рассказывать ему, — повысил голос маркиз. — Все точно сговорились. Но, ваше сиятельство, — со всей твердостью сказал он Фраму, — заявляю вам, что это кончится плохо. Я к такой крови не желаю привыкать. Ибо это кровь не врага, это кровь жертвы, и если мы приучим людей к этой крови, то к весне у нас не будет армии, а будет только шайка разбойников.

— Ну, это мы еще посмотрим! — крикнул задетый за живое Кейлембар. — Я не препятствую моим волчатам делать то, что им угодно, но в нужный момент я спрошу с них порядок, и они это знают, сат-тана!

— Дай Бог, ваше сиятельство, — сказал маркиз. — Я ваш вассал и обязан верить вашим словам… А вас, сир, — обратился он к Фраму, — я хочу просить за того человека, за рассказчика. Разрешите мне взять его в мой батальон.

— Хорошо, маркиз, берите его, — сказал Фрам. — Если вам больше нечего добавить, я не задерживаю вас.

Маркиз Гриэльс поклонился ему и отдельно Кейлембару и вышел. Принцепс посмотрел ему вслед.

— Под конец он сказал дело… Какова дисциплина в вольных отрядах, господа?

— Отряд Иво анк-Лелема на хорошем счету, — проворчал Кейлембар. — Они два раза приезжали в Мрежоль, привозили реквизированные деньги и еще всякую дребедень…

— В Шлеме была сделана попытка разграбить амбары коммерческой коллегии, — сказал Фрам. — Я получил это известие вчера.

— Это наверняка какие-нибудь разбойники, — поспешно сказал Баркелон.

— Они тоже были с красным крестом и голубым сердцем, — усмехнулся Фрам, — вероятно, разбойников теперь невозможно отличить от воинов Лиги…

— Я пошлю Иво анк-Лелема в Шлем, охранять амбары, — сказал Кейлембар, что-то разглядывая через узкое башенное окно. — Пусть посмеют ослушаться — перевешаю за яйца через одного…

Со двора донесся шум.

— А! — воскликнул Кейлембар, не отрываясь от окна. — Явился наш кондотьер, сто чертей ему в брюхо!

Граф Джулио Респиги, королевский наместник Ломбардии, в сопровождении мессира Контарини и небольшой свиты, прибыл живой и невредимый в Дилионский замок, ставку Принцепса. Барон-отец выбежал во двор и изобразил родительские чувства с чисто итальянской аффектацией. Больше никто из лигеров Респиги не встречал. Тот слегка встревожился. Едучи сюда, он чувствовал, правда, некоторую неловкость, но он заглушал это чувство, воображая себя чуть ли не героем, вырвавшимся из вражеской тюрьмы, и со свойственным ему легкомыслием считал, что все обойдется.

Пустой двор дал ему первый предостерегающий знак. Все же храбрясь, он поднялся по лестнице и рванулся было прямо в приемную залу, но был остановлен дежурным офицером.

— Ваше имя, сударь?

— Что? — вскипел Респиги, намеренно разжигая себя. — Я граф Респиги, наместник Ломбардии, немедленно…

— Соблаговолите обождать.

Офицер скрылся за дверью, Респиги и Контарини остались одни. Светлейший граф сопел от ярости, пытаясь заслониться ею, как щитом, от внезапно охватившего его страха. За дверью был Принцепс, верховный сюзерен. Но ведь и он, Респиги, тоже старый лигер, он тоже имеет право, черт возьми… Время шло. Ярость Респиги опала и угасла. Он совсем затомился под недоуменным взглядом Контарини.

Per Baccho[134], думал мессир Контарини, мой высокий друг и досточтимый padrone[135] поразительно походит сейчас на бедного просителя. Как бы его вообще не вышвырнули. Ну и дела.

Наконец появился офицер:

— Вы, один.

Респиги, звякая шпорами, ввалился в приемную Все-таки он их равный, равный, равный собрат!.. Он с ходу сделал короткий военный поклон и замер…

Фрам сидел за столом и читал книгу, не обращая на Респиги ни малейшего внимания. Бывший наместник почувствовал на себе чей-то другой взгляд: Кейлембар сидя у горящего камина, рассматривал его, точно какое-то неизвестное, но явно гадкое животное.

С минуту стояла тишина. Виконт д'Эксме подойдя сзади, шепнул Респиги на ухо.

— Валитесь же в ноги, просите прощения, синьор.

Респиги вспыхнул было — он не привык… Но делать было нечего. Он неловко преклонил колено; шпага его визгливо скребнула чашкой по каменному полу.

Принцепс поднял голову и взглянул ему в глаза.

— Ключи от Генуи, — сказал он, протягивая руку — Где ключи? Подайте.

Респиги вхолостую открыл рот: сказать было нечего.

— Есть у вас ключи или нет? — нажал на голос Фрам.

— Нет — выдохнул Респиги.

— Где ваша армия? Вы привели ее? Да или нет?

У Респиги не было сил на второе «нет».

— Я, ваше сиятельство, — пролепетал он. — Мои планы были коварно раскрыты…

— Ваши планы! На черта было их раскрывать, когда они и без того были раскрыты настежь! — рявкнул Кейлембар. — Вы чуть не завалили всего дела, вы попросту изменник, милейший!

— Понимаете ли вы, — спросил герцог Фрам, — что за свои дела вы заслуживаете смертной казни?

Тон его был безукоризненно вежлив и оттого еще более страшен. Респиги охватил озноб.

— Ваше сиятельство! — завопил он, уже по-настоящему падая на колени. — Я хотел как лучше, позвольте мне оправдаться…

— Меньше всего я люблю оправдания, — остановил его Фрам. — И, разумеется, все хотят как лучше, это тоже не ново. Меня не интересует, кто чего хочет Меня интересуют только результаты — а с чем приехали вы?

— Ваше сиятельство, — хрипло зашептал Респиги — простите меня… Да, я ошибся, я поторопился, но, ради Господа Бога, поверьте мне, сир, я же не изменник, я старый лигер…

Фрам холодно смотрел на его бледное потное лицо с выкаченными от ужаса глазами.

— Встаньте. Я не люблю, когда меня упрашивают слишком долго. Мы прощаем вас, — он сделал паузу, — единственно потому, что у Лиги теперь крайняя нужда в людях. Во всякое другое время я казнил бы вас без разговоров.

Светлейший граф Респиги тяжело поднялся с пола.

— Благодарю, ваше сиятельство. Я заглажу свой.

Фрам поднял руку.

— Это покажет будущее. Д'Эксме, позвоните дежурному, чтобы дали вина. А вы, граф Респиги, сядьте и расскажите нам, что произошло в Генуе.

Минул месяц с того дня, как над Дилионом поднялось черное знамя с голубым сердцем.

Бешеные вестники разнесли манифест Великого Принцепса по Кайфолии и Гразьену. Знамена Лиги взвились над Шлемом, Бьелем, Римлем, Лером и, наконец, над Торном. Военный лагерь в Мрежоле рос со дня на день. Сопротивления в Кайфолии почти не было. Но кровь пролилась, и запах ее пробудил зверя.

Началось с мелочей, как и всякое дело; но постепенно вольные отряды Лиги входили во вкус. Привыкая к крови, они жаждали ее все сильнее и сильнее. В серединной Кайфолии делать было нечего, и носители голубых сердец ринулись на север, в Кельх. Это была тоже Кайфолия, но над ней еще не был поднят черно-красно-голубой флаг.

Они поднимали этот флаг на свой манер. Черный цвет — были оставляемые за ними пепелища, красный — пожары и пролитая кровь, а голубым отливали догола раздетые трупы, разбросанные по снегу и развешанные по деревьям «Волки» не разбирали ни правых, ни виноватых.

О том, что злодеяния вольных отрядов «позорят знамя», говорил Фраму не только маркиз Гриэльс, который был всего лишь экзальтированный мальчишка; говорил и епископ Дилионский, муж многоопытный и не страдающий излишней мягкостью. Фрам их слушал, но не прислушивался к ним.

Зло и насилие были неизбежны. Он отнюдь не был апологетом насилия и зла, он охотно обошелся бы без них, если бы это оказалось возможным. Это оказалось невозможным. Его принудили ко злу, и он решился на зло. И раз уж он решился, то сдерживать зло он считал пустой тратой времени.

«Волки» резали не только смердов и королевских чиновников. Дошло до того, что резали и дворян, и даже таких дворян, которые громко заявляли о своей приверженности Лиге Голубого сердца. Но у одного лицо не понравилось командиру вольного отряда, у другого оказалась красивая жена, добраться до которой можно было только через труп мужа… Все это мало трогало Принцепса.