Осенью Вильбуа решил выяснить это сам, тайком от Лианкара, и уже в октябре он определенно знал, что Фрам и Кейлембар в Виргинии. Герцог Марвы лгал… или, может быть, он все-таки еще не знал этого? Значит, у него такие плохие шпионы?.. Вильбуа пока еще не удалось установить, в какой именно точке Виргинии находятся Фрам и Кейлембар. Где именно они засели — знали немногие посвященные, и сначала надо было найти хотя бы одного из них.

Впрочем, скоро Вильбуа понял, кто это знает. Знает граф Респиги, наместник Ломбардии Из донесений принцу давно было известно, что Респиги ведет себя подозрительно, а в сентябре стали поступать сообщения о том, что он творит прямую измену и готовит переворот. Без чьего-либо ведома Вильбуа направил в Геную полковника телогреев, графа Арведа Горна, с секретными полномочиями немедленно арестовать Респиги по первому знаку.

Он и раньше не особенно охотно советовался с герцогом Марвы, а теперь и вовсе перестал. Его ближайшими советниками были Гроненальдо, Альтисора и Рифольяр. Но у него был еще доверенный секретарь, шевалье де Ара, из его вассалов, который был его живым ларцом. Этот скромный юноша, фанатически преданный ему, хранил его важнейшие тайны и переписывал самые секретные бумаги. Вильбуа избегал показываться с ним, но в последнее время присутствие шевалье Ара стало необходимо ему, как воздух.

Восьмого ноября, разбирая, как обычно, донесения своих агентов и перехваченные письма, Вильбуа нашел одну записку, которая неопровержимо изобличала в измене первейших лиц королевства На них королева полагалась, как на него самого И все же сомнений быть не могло, это была правда. Он сопоставил некоторые, ранее ему не ясные, факты и теперь понял их значение. Да, это было именно так. Странно, что подобное предположение самому ему не пришло в голову… Но первым его чувством был испуг. Он услал шевалье де Ара и заперся один на один со страшной запиской. Он не мог сказать об этом ни королеве, ни кому-либо другому. Его долго мучил вопрос: почему они это сделали? Наконец он осознал реальность факта и бросил бесплодные гадания. Почему — это пусть они знают, ему это не нужно. Он принял решение — собрать новые свидетельства и тогда уже нанести удар без всякого милосердия. Пусть изменники перед судом отвечают, почему они творили измену.

Записку он спрятал на груди: он не мог доверить ее своему «живому ларцу».

На другой день пришло письмо от Горна из Генуи; по письму он понял, что первый курьер графа был кем-то перехвачен по пути. Медлить было нельзя. С этим письмом он отправился прямо к королеве.

«…о чем он во всеуслышание похвалялся некоторым итальянским вельможам, как я уже писал. Между прочим, говорил он так: „В королевской гвардии каждый третий — за нас, так будьте же готовы и вы“. Также и со мной говорил весьма неискусно, что-де государыня не радеет о дворянстве, а обещала, что, будь королем ее брат Александр, ныне покойный, то сам я был бы уже пэром и шефом корпуса телогреев. И так он говорит со всеми. В Генуе, пожалуй, ни для кого не секрет, что мятеж готовится на двадцатое ноября; об этом судачат даже на рынках и ждут мятежа, словно занятного представления. Сегодня, впрочем, наместник получил письмо из Виргинии, как я полагаю, от герцога Фрама, с коим он в связи. Письмо оказалось неприятное, но он ловко сорвал свою досаду на генуэзцах, запретив богослужения, а потом явился возмущенным толпам и со слезами им кричал: „Я-де сам католик и итальянец, вы меня знаете, но я вынужден выполнять приказ королевы“. Таким образом, он проявил себя как прямой изменник. Находится здесь также один военный из Милана, мессер Лоренцо Контарини, который появился недавно, а намерения его мне пока не известны. Для мятежников уже заказано и знамя, рисунок его я прилагаю, достать его не составляет никакого труда…»

Окаменев в неудобной позе, Жанна дослушала письмо до конца.

— Все они такие, — прошептала она. — Всем им неизвестно чего нужно. Только меня им не нужно. Почему? За что меня все так ненавидят?

Она закрыла лицо руками. Перед ним она давно уже не скрывала своих чувств, он ведь был ее друг, с ним было можно. У Вильбуа сжалось сердце. Да, он был ее другом, но он еще и любил ее, эту юную женщину, любил безнадежно, но все равно любил. Почему ее все так ненавидят? Все! Она даже не подозревает, до какой степени она близка к истине. Записка на его груди вдруг явственно кольнула его. Внезапно его пронзила мысль: а что, если его не станет? Что будет с ней тогда?

Сказать ей сейчас?

Она сидела неподвижно, поникнув, уйдя в себя. Он уже положил руку на борт камзола, чтобы достать записку.

Нет, сейчас нельзя.

Нельзя сейчас, это будет слишком тяжелым ударом, надо пощадить ее. К тому же это надо еще проверить, надо знать наверняка, это слишком серьезно. Пока что ясно одно: Респиги должен быть арестован. Вот кто может подтвердить все, этот подлец. Надо вызвать Викремасинга из Венгрии. В Геную послать Альтисору. Надо бороться. Что это за вздорная мысль о смерти? Надо бороться, а не терять время на вздохи.

Он смотрел на королеву, на золотые завитки волос на ее склоненной шее. Бедная девочка. Не в силах совладать с собой, он приблизился и нежно положил руку на ее затылок.

— Надо бороться, Жанна, — сказал он.

Это было явное признание в любви, с которым он безнадежно опоздал, и он знал это, и все же сказал, чтобы она знала. Жанна вздрогнула, взяла его руку и прижала к губам, к горячим глазам. Он не отнял руки.

— Да, надо бороться, — сказала она. — Вы со мной, принц, и я спокойна Спасибо вам за то, что вы есть у меня.

Она отпустила его руку, и он сел за стол против нее.

— Надо немедля арестовать этого негодяя Респиги, — сказала королева. — Пишите, принц.

После этого они еще долго работали вдвоем. Когда Вильбуа вышел из королевского кабинета, пробило десять часов вечера. В передней его ждал шевалье Ара.

Наутро в Толете стало известно, что принц Отенский убит. Его труп нашли на перекрестке улиц Руто и Амилиунар. Он был пронзен четырьмя стрелами: одна попала в основание затылка, одна в спину и две в грудь. Рядом с ним лежал пораженный точно таким же образом шевалье де Ара. Все бумаги, находившиеся при них, были похищены.

Первые стрелы были, по-видимому, выпущены в затылок. Лица убитых были совершенно спокойны — смерть наступила мгновенно, и они не успели ее осознать.

Сиятельный герцог Марвы был бледен, как снятое молоко.

— Нет, господа, нет, — шептал он, промакивая платком капли пота на лбу, — нет, не я, я не могу сказать этого Ее Величеству… Избавьте меня, я не в силах… Боже, какое несчастье…

Губы его прыгали. Вельможи и придворные взирали на него с удивлением и даже со страхом. Лианкар всегда отлично владел собой. Но сегодня его отчаяние было столь неподдельным, что даже самые предубежденные не могли усмотреть в нем никакой игры.

— Синьора де Коссе, — обратился он к Эльвире, — я умоляю вас, сделайте это за меня… Это тяжкий долг, но вы сделаете это лучше меня… Я не могу быть свидетелем горя Ее Величества…

Эльвира стояла тут же, в аудиенц-зале, среди многоцветной, тревожной кучки придворных. Все уже знали, и она знала тоже. Она уже посылала Анхелу на место преступления, Анхела видела трупы. Не знала только королева, которая была там, за дверью с инкрустациями; и надо было сказать ей.

— Хорошо, — сказала Эльвира, — я пойду.

Она пошла по зеркальному паркету, прямая и надменная. Скрылась за дверью королевского кабинета. Господа замерли без движения, боясь дышать.