Фрам не слышал всей этой болтовни. Он был зол и мрачен, как окружающая его ночь. Все, кроме него, были уверены, что это спасение; он не сказал им, что это могла быть и ловушка. Лично он готов был поклясться, что это именно ловушка. Но когда обнаружилось, что это отдушина, сердце его переполнилось яростью, тем более жгучей, что она была бессильна. Она заполнила его всего, не оставив места даже для самой маленькой искорки радости. В самом деле, радоваться было нечему. Его выследили и провели, как мальчишку, а теперь его выпускают — играй дальше, заговорщик, пока нам это выгодно! И он бессилен! Совершенно бессилен! О Бог и все его ангелы!

Сат-тана, как говорит Кейлембар, он совсем не уверен, Что не увозит в числе двадцати двух, что едут с ним, того же французского шпиона, который предал их и теперь по указке патрона выводит их из западни. Но кто это? Кто?! О, если бы знать!.. «Иоанна»… Лианкар придумал все, даже и это последнее унижение. Ну хорошо же, он и заплатит за все. Сиятельный герцог допустил ошибку в этой игре — он дал нам уйти. «Вы просчитались в октябре семьдесят пятого, ваше сиятельство» — так скажут этому красавчику, когда он повиснет на дыбе…

…Ворота наконец отперли. Лейтенантишка крутил шляпой, что-то дружески кричал. Лигеры отвечали ему словами и жестами. Уж эти-то рады, что вырвались Трусливое племя, вот уж воистину волки…

Слава Богу, все сошло благополучно. Монир вернулся в караулку, дрожащими руками налил стакан вина и судорожно выпил.

Кровь, пролитая на уличные камни, сходит быстро, тем более в осеннее время, когда часты дожди. Через два дня ранние прохожие, видя кровяные пятна на плитах площади Мрайян, безошибочно решали: «Ночью была дуэль». Согласно славной традиции виргинских мушкетеров, Грипсолейль при свете факелов дрался с ди Маро и ранил его, после чего они помирились.

На третий день глашатаи объявили на рынках, что гнусный заговор против Ее Величества раскрыт и заговорщики наказаны по заслугам. В некоторых углах города это сообщение выслушивали с удивлением: до них даже слухи о каком бы то ни было заговоре не успели дойти.

Герцог Фрам обладал преискусной, тончайшей шпагой, но когда он направил ее в сердце Виргинии, дабы поразить его, он встретил шпагу еще искуснейшую, бесшумно и верно отразившую удар.

Гроза пронеслась, не оставив следов.

Гроза пронеслась и в душе Жанны, оставив глубочайшие следы. Юная веселая девочка превратилась в маленькую строгую женщину. Ее голос, жесты, голубые глаза были как будто бы все те же, но под глазами залегли синие тени, и во взгляде мерцали льдинки. Льдинки позванивали теперь и в ее редком смехе, и в интонациях голоса. Она похудела до прозрачности, Всегда стремившаяся быть одетой дразняще, она теперь со всей тщательностью скрывала от посторонних взглядов свое тело. На ней видели только глухие испанские платья из тяжелых плотных материй, оставляющие открытыми только узкие кисти рук и узкое лицо, окруженное брыжами воротника. Больше не было веселой девочки Жанны, новой драгоценной игрушки придворных — была королева, Ее Величество Иоанна Первая. Она бросила играть и начала править. Ибо не было еще правления без крови, проливаемой именем правителя. И Жанна видела и слышала, как кровь пролилась ее именем.

Сиятельного герцога Марвы никто не успел предупредить, и поэтому появление королевы в Мирионе было для него неожиданностью. На какую-то секунду в лице его промелькнула растерянность, но Жанна не заметила ее — она сама была слишком взвинчена и возбуждена, хотя на улицах, по которым она ехала, не было заметно никаких следов. Но ей чудились и трупы, и кровь, и дым пожаров.

Не успели они разменяться первыми фразами, как со двора донесся долгий душераздирающий вопль, прорезавший воздух и стены. Жанна сильно вздрогнула и как-то сразу побледнела.

— Что это, герцог, что это такое?

Лианкар уже овладел собой. Он играл роль солдата, верного меча своей королевы, но притом учтивого солдата.

— Это арестованные, Ваше Величество, — доложил он с изящным поклоном. — С ними обходятся не совсем вежливо… Наши люди взбешены гибелью своих товарищей, павших от рук подлых мятежников, я не в силах сдержать их ярости… Война есть война, Ваше Величество…

В то же время его рука за спиной делала бешеные знаки офицеру, стоящему у дверей: немедленно прекратить!

Офицер понял и исчез. Новый крик, несколько глуше первого, донесся со двора. Жанна кинулась к окну герцог пытался удержать ее за рукав:

— Ваше Величество, лучше не смотреть.

Но в этот миг ее самообладание висело на волоске.

— Вы посмели коснуться меня? — Лианкар даже испугался.

Глянув в окно, Жанна невольно вскрикнула:

— Боже мой!

Двое людей в страшных красных костюмах волокли по двору совершенно голого человека. Все тело его было исполосовано, кожа на боках висела кровавыми клочьями, а ноги до колен были словно в каких-то толстых багрово-синих чулках. Человек безвольно мотал головой и был видимо, уже не в себе. Возле подвальной двери, к которой его подтащили, корчился другой, только что пронзенный двумя шпагами. Над ним стояли гвардейцы в брусничных колетах — они вытирали свои шпаги и пинали сапогами умирающего. Это его крики слышала Жанна.

Посреди двора кучкой стояли пленные под охраной телогреев — израненные, избитые, затравленные. Они молча смотрели, как проволокли их товарища после пытки как умирал его брат, обезумевший от этого зрелища. Они были готовы ко всему: они были побеждены.

Впрочем, для Жанны было довольно и двух секунд этого зрелища. Едва успев воскликнуть «Боже мой!», она почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног, мир подергивается мраком и вообще наступает смерть.

Она очнулась на руках у Лианкара. Что-то было не так — или в его лице, или в том, как он поддерживал ее, чтобы она не упала. Она пошевелила плечами и прошептала:

— Помогите мне сесть.

Герцог со всей почтительностью, под локотки, усадил Жанну в кресло. Краем глаза он заметил, что посланный им офицер появился на дворе. Слава Богу.

Жанна прислонилась виском к твердой резной спинке кресла. Ей было мутно и нехорошо. Сердце словно растаяло — она совсем не ощущала его. Лианкар подал ей воды, но она выронила стакан и облила все платье. Это было второе потрясение, второй страшный испуг за сегодняшний день.

Герцог предложил послать за лекарем, за слугами. Она с усилием покачала головой.

Как подобает учтивому солдату своей королевы, он опустился перед ней на одно колено, чтобы не смотреть на нее сверху вниз.

— Ваше Величество, — спросил он с должными интонациями, — верите ли вы мне?

— Да, сударь, — прошептала она, глядя в его открытое благородное лицо. Это было лицо рыцаря без страха и упрека.

— Благодарю, Ваше Величество. Мне крайне прискорбно, что вы видели здесь проявление жестокости, но она столь же печальна, сколь и необходима. И если бы Ваше Величество изволили спросить меня: «Герцог, там проливали кровь?» — я ответил бы: «Да». И если бы Ваше Величество спросили меня: «Герцог, там пытали людей?» — и на это я ответил бы: «Да», и все они заслуживали этого.

Он встал на ноги и твердо закончил:

— Ваше Величество, враги говорят: «Или мы, или они»

Жанна, как заклинание, затвердила себе эти четыре слова. Она подписала несколько десятков смертных приговоров. Она попробовала даже читать протоколы допросов, но это оказалось чрезмерным испытанием для нее, ее чуть не стошнило, и она вынуждена была бросить. Коснувшись только мизинчиком этого кровавого и корчащегося мира, Жанна провела несколько ночей в тисках кошмаров после чего в ней и совершилась крутая перемена. Придворные поражались, глядя на нее. Одна только Эльвира знала тайну Она знала, сколько было пролито слез, сколько было жалоб и стонов в темноте королевской спальни. Она помнила, как судорожно прижималась к ней Жанна, засыпая и вздрагивая во сне, как ребенок. Она сама плакала вместе с ней. Она знала, какой ценой дается Жанне твердость.