— Но когда они растут слишком густо, их обрывают, чтобы они не заглушали других…
— Именно так, отец Игнатий. Поэтому пусть его герцог Фрам колет себе пальцы, пусть будет больше крови, слава Богу, мы умеем претворять кровь в золото не хуже, чем в вино… Тем временем до Генуи никому не будет дела… а цветник Девы придется засадить новыми цветами, и, может быть, их будем сажать мы…
— Дал бы Бог… Я хотел бы обратить ваше внимание, отец Андроник, на одного человека… Это герцог Лианкар… да простит он мне, что я называю его столь фамильярно… Он еще молод, однако он стоит исповедника трех обетов[9], по меньшей мере…
— Мы не будем ему мешать… Я думаю, никто не станет оспаривать того, что одному хитрецу не устоять против двоих хитрецов, а тем более троих, отец Игнатий[10]…
Этот разговор происходил в цветнике одного итальянского монастыря в августе 1574 года, когда Жанна и Эльвира плакали у могилы герцога Матвея. Король Карл уже тогда сильно хворал; принц Александр чувствовал себя вполне королем. Герцог Марвы, первый министр двора, ища занять пост государственного секретаря, всеми силами чернил принца Отенского перед завтрашним монархом. Фортуна улыбалась ему: принц Александр заготовил уже черновик своего первого указа — об отставке Вильбуа. Этого указа он еще не мог провести в жизнь, зато другое — ломбардское — дело было почти целиком в его власти. Армия, возглавляемая молодым итальянским авантюристом, графом Респиги, выступила в поход. Карл был уже не в силах противопоставить сыну свою волю.
12 апреля 1575 года принц Александр внезапно умер. Он не проснулся утром; вызванные медики могли констатировать факт. Видимых признаков отравления не было, а вскрыть труп, да еще члена царствующей фамилии — проще было вскрыть самого себя. Поэтому смерть можно было трактовать только как Божий гнев, что немедленно и было сделано — толкователи нашлись Карла подкосило это известие; он угасал, как свечка. В Толете поднялся переполох. При дворе толковали о наследнике, называя самые немыслимые кандидатуры. Герцог Марвы неотлучно находился у королевского одра; его допускал даже духовник, поэтому никто не смел противоречить.
Вечер двадцать седьмого апреля был последним в жизни короля Карла. Вельможи и сановники молча ждали у дверей. Когда-то грозный повелитель, Карл уже не узнавал окружающих. Губы его шевелились, произнося что-то; ни Лианкар, ни монах не слушали его.
В половине одиннадцатого духовник, наклонившись над постелью, отчетливо спросил:
— Кто унаследует корону и престол Виргинии, Ваше Величество?
Ответа не было. Последний вздох вылетел из груди короля. Лианкар и духовник молча переглянулись.
Вельможи, истомившиеся ожиданием, резко повернулись к двери. Герцог Марвы, стоя на пороге, произнес:
— Король умер. Да здравствует Ее Величество Иоанна Первая, королева Виргинская!
Господа хлынули в спальню, где над вытянутым бессловесным телом короля духовник шептал молитвы…
Предчувствие герцога Матвея сбылось. Жанна стала королевой.
Глава III
СПЛАВ ПРОШЛОГО С НАСТОЯЩИМ
Motto: Знай, что я прослушал твое послание и уразумел все, что в нем содержится.
Хроника Родерика
Восемь дней длились празднества. Восемь дней блеска, музыки, салютов, восемь ночей почти без сна. Восемь суток один согласный клич: «Жизнь! Жизнь!» Восемь суток одна и та же мысль: «Я королева, и так будет всегда».
Впрочем, нет. Очень скоро появилась другая мысль «Я королева, но как же дальше?» Эта мысль все время напоминала о себе, как открытая рана. Что ни день, ей представляли все новых и новых людей: все были сеньоры и наиважнейшие чины. А ведь ими надо управлять. Их надо заставить слушать себя.
Чернобархатный с красным отливом кавалер — герцог Марвы — был все время рядом с ней, как ее тень, как ее второе «я». Но ей не было от этого спокойнее, напротив, его красивое благородное лицо вызывало у нее какую-то смутную тревогу. Она не понимала почему и сердилась на себя за это, но справиться с собой не могла. Когда она не знала, как ступить, что сказать, — герцог Марвы всегда умел незаметно для других научить ее, и она была благодарна ему, но ненадолго. Чувство благодарности снова и снова сменялось неясной тревогой.
В конце концов ей показалось, что она поняла причину тревоги. Герцог Матвей неустанно внушал ей, что королевское бремя тяжко, что править — значит работать, и она постоянно помнила об этом. Ей и хотелось начать править, работать, она боялась этого, и от этого ей хотелось поскорее начать. А она праздновала.
На восьмой день состоялся прием иностранных послов. Жанна уже видела их всех, уже принимала их поздравления, но сегодня было официальное действо, и она терпеливо сидела на своем троне. Герцог Марвы был, как всегда, рядом, и Жанне мучительно хотелось спросить его: когда же мы будем работать? Но язык не поворачивался задать ему такой вопрос. И она шепотом спросила его:
— Когда же мы будем отдыхать?
— Завтра, Ваше Величество, — не замедлил с ответом герцог Марвы.
Жанна проспала с полуночи до полудня, приняла ванну и вызвала дежурного офицера.
— Вот что, — строго сказала она ему, — кто бы ни пришел, ко мне никого не пропускать. Вам понятно? Кто бы ни пришел.
Она прошла через диванную и решительно заперла за собой все три двери королевского кабинета.
Ларчик герцога Матвея уже стоял на столе, а в руке она сжимала ключ от него. Это была надежда, якорь спасения. Она думала о нем все эти дни, но иногда ее точило сомнение: поможет ли этот волшебный ящичек ее воспитателя. Настало время открывать его, а она робела.
Она стояла посреди кабинета и смотрела на ларчик издали. Комната была просторная, с двумя высокими окнами, с огромным бронзовым глобусом в простенке. Здесь работал король Карл. Ее отец. Но Жанна помнила только сурового, нелюбимого человека, который не любил ее. Она и видела-то его всего два-три раза. Он умер. Еще раньше умер старший брат. Ему не суждено было войти в эту комнату хозяином, хотя именно ему она и была предназначена. Теперь это ее место, она здесь хозяйка, хотя именно ей это место не предназначалось.
— Ваше Величество, — серьезно сказала Жанна, — извольте проследовать к столу, вас ждут великие дела…
Она отомкнула хитрый замок, тихо приподняла крышку ларчика. Сверху лежало письмо, под ним пара объемистых тетрадей в синем сафьяне.
Письмо было запечатано честь по чести. Жанна сломала печать и сняла шелковый шнурок.
«Милой племяннице, принцессе Л'Ориналь, ее „архитайный советник“ Маттеус герцог Фьял и Плеазант
с приветом и любовью пишет.
Сударыня!
Здесь я обращаюсь к Вам как к той, кого знал в своей жизни, — как к человеку, который не равен мне только полом и возрастом. Сие несущественно. Что касается первого, то это дар природы, второе же, если и считать его недостатком, сводится на нет каждой секундой нашего бытия.
Вы благосклонно прислушивались к моим советам и поучениям, что давало мне приятное сознание исполненного долга. Ибо для чего и существуют знания и опыт, как не для того, чтобы, переданные другим, они умножились и расцвели с новым блеском. Иметь одного умного ученика, по мне, важнее, чем написать даже два умных трактата.
Вам несомненно известны мои воззрения на природу вещей. Я всегда был далек от того, чтобы заниматься хиромантией и дивинаторной магией[11], подобно Иоганну Фаусту, Агриппе Неттесгейму и другим, имя же им легион. Тем не менее мои чувства постоянно толкали меня предсказать Вашу судьбу. Я не решился делать каких бы то ни было заявлений вслух, Вы это знаете, но мне казалось, что именно Вы, а не кто другой, должны будете занять виргинский престол, притом скоро. Вы увидите, прав ли я был. Повторю еще раз, что в этом случае Вам надлежит быть особенно осмотрительной и осторожной, ибо большому кораблю, глубоко сидящему в воде, более других грозит опасность от подводных камней.
Руководясь подобными соображениями, я взял на себя труды по составлению для Вас нижеследующих записок, которые, полагаю, будут Вам небесполезны. Твердо надеюсь на Вашу добрую волю и знаю, что Вы не раскроете ларца до установленного срока.
Подписано Матвей».
