— Звучит как очередная шарада!

— Нет, Кирилл, ничего сложного. Просто ты ленишься и не хочешь думать, втянуться в происходящее. Впрочем, это именно то, что от тебя ожидалось, хотя, наверное, можно сказать, что я немного разочарован.

— Ну так и оставь меня! — я мрачно посмотрел на Хельмана, но, вспомнив банан, унял в себе желание броситься и душить его за всё, во что он превратил мою жизнь.

— Что же, с удовольствием последую твоему совету! — кивнул он с улыбкой, и машина, подняв столб пыли, затормозила. — Давай, вылезай отсюда.

— И куда же я, по-твоему, пойду?

— А ты разуй глаза…

Я растерянно смотрел в лобовое стекло и, когда уже хотел сказать, что ничего не вижу, заметил вдали какую-то огороженную постройку.

— Вот-вот! А у тебя с глазами всё в порядке! — довольно кивнул Хельман. — С удовольствием бы тебя подвёз, но этот путь тебе надо проделать самому. Там найдёшь всё, что нужно. А самое главное, человека, с которым, несомненно, давно хотел повидаться. Вот, как говорится, и повод появился!

— И кто же это? Можешь и не томить, если всё равно скоро узнаю!

— Думаю, вожделение — неплохой стимул, чтобы ты двигался чуть быстрее и не терял надежды. Как думаешь? Интрига мобилизует? — Мы помолчали. — Наберёшься сил, передохнёшь и будешь как огурчик. И ещё одно тебе, пожалуй, надо знать: окрест на многие километры нет никаких селений, поэтому уходить куда-нибудь попросту глупо. Это раз. И два, этим ты можешь меня сильно расстроить, а из этого ничего хорошего не выйдет уж точно. Постарайся, пожалуйста, быть паинькой, чтобы не пострадать самому и уж тем более не подставить невинных людей…

Я посмотрел на него исподлобья, громко хлопнул дверью и бросил в открытое окно:

— Прощай!

— Э, нет. Лучше, до свидания. Уверяю тебя, так и будет!

Хельман дал длинный гудок, и я ещё долго стоял в пыли, глядя, как его машина постепенно превращается в крохотную точку и наконец исчезает. Почему-то именно в этот момент я подумал, что так и не спросил, почему он поменял цветастый джип на этот невзрачный «мерс». И тут же снова поймал себя на мысли, какие малозначительные глупости почему-то лезут теперь всё чаще в мою голову. Потом вздохнул, обернулся и, прикинув расстояние, убедился, что путь до единственного в округе строения совсем не близкий. Но это ничего — после лечебницы здесь, на просторе, и предоставленный самому себе, я чувствовал себя свободным и практически счастливым. Казалось, даже дым с гарью, ставшие уже привычными, не портят, а органично дополняют картину вместе с огромным красно-жёлтым диском солнца, которого я раньше никогда не видел так близко. Было в этом что-то очень располагающее и в то же время пугающее, величественное и вечное. Хотелось громко закричать, прыгнуть до неба или закружиться в безумном веселье, но надо беречь силы на дорогу.

То, что меня должно ждать там предположительно хорошее, действительно стимулировало и заставляло действовать, несмотря на нестерпимое желание присесть где-нибудь здесь же и ждать, пока всё это так или иначе закончится. Хотя не станет ли в таком случае неизбежное просто оттягиваться? И даже пепел, действительно густо покрывавший всё вокруг крохотными чёрными клочками, не отталкивал, а словно по-особенному располагал к себе. Правда, я тогда и не мог предположить, что многолетняя дружба, бывает, не выдерживает действительно серьёзных испытаний и особенно горько, когда это происходит прямо накануне смерти некогда дорого человека.

Мысленно поделив расстояние до цели на пятнадцать промежуточных этапов, каждый из которых должен был оканчиваться передышкой в тени сосен, в результате я сделал больше двадцати остановок. Несмотря на то что дело явно шло к вечеру (точнее сказать было невозможно, так как отсутствовали часы), жара стояла просто невыносимая, зато задымлённость, в отличие от Москвы, менялась здесь, наверное, каждые четверть часа, как и предупреждал Хельман, в зависимости от направления постоянно раскалённого ветра. Только небо было неизменно светло-серым, а солнце казалось здесь почему-то всё более огромным, словно медленно опускающимся на и без того выжженную землю.

Сначала путь мне давался сравнительно легко, потом в какой-то момент я почувствовал себя совсем плохо, но ограничился несколькими спазматическими толчками в горле и начал подумывать, не заночевать ли всё-таки где-нибудь прямо здесь, а завтра продолжить путь. Спать хотелось ужасно, и я мысленно ругал себя за то, что решил поддаться слабости и апатии в больнице. С другой стороны, было неизвестно, выбрался бы я оттуда когда-нибудь. Кстати, ещё один хороший вопрос: зачем эта медицинская затея понадобилась Хельману? А что почему-то меня беспокоило больше всего, каким образом на теле не осталось даже следа от его выстрелов, хотя я не просто их слышал, но и явственно чувствовал перед потерей сознания? Разумеется, про галлюцинации и прочие успокоения, которыми пичкал меня доктор, присовокупляя лекарства, я теперь даже всерьёз не задумывался.

Наконец, измучавшись, я пристроился возле нескольких очередных жидких сосен, часть стволов которых, казалось, была опалена, и начал было поудобнее устраиваться на ночлег, но вдруг подумал, что вполне могу потом и не проснуться. В голове замелькали пришедшие ещё из детства пугающие рассказы про стаи грозных кабанов, шевелящиеся клубки змей и прочих тварей, для которых в бессознательном состоянии я могу стать слишком лёгкой добычей. Кроме того, как я слышал, пожар может распространяться очень быстро, и никак не хотелось попросту сгореть здесь заживо. Подобные размышления, кажется, не только отогнали сон, но и придали мне дополнительные силы для продолжения пути, хотя, несмотря на все мои мучения, цель так толком ко мне и не приблизилась.

Интересно, кто там меня ждёт? Можно ли после всего верить словам Хельмана о некоем друге, особенно когда именно лучшего он, скорее всего, сам и убил в туалете, в котором мы и познакомились? Или это было сказано с каким-то нездоровым юмором или намёком на то, что я, например, иногда любил называть сотовый телефон своим «мобильным другом»? Пожалуй, ответы на эти вопросы можно искать долго, а вот к истине приблизиться вряд ли, тем более место в психушке гораздо больше подходит для Хельмана, а не для кого бы то ни было из знакомых мне людей. Однако, честно говоря, вскоре я уже был готов согласиться хоть на какого-нибудь обитателя места, к которому медленно, но верно приближался, лишь бы не отчаянное одиночество. Мог ли так со мной поступить этот маньяк? Да, наверное, но, пожалуй, тогда вряд ли здесь было что-то интересное, наблюдай он со стороны. А для Хельмана, насколько я мог судить даже по сегодняшним эпизодам, разного рода занимательные зрелища были неотъемлемой частью натуры.

Чтобы как-то взбодрить себя, я попробовал петь и, к своему немалому удивлению, припомнил больше пятидесяти текстов песен более-менее целиком. Поразительно, но значительная часть из них была детскими и, самое интересное, именно они больше всего вдохновляли и позволяли откуда-то черпать всё новые силы. Да, если вспомнить, в ту пору я никогда не испытывал недостатка в энергии, наоборот, она прямо-таки бурлила, и все мои усилия мысленно сосредоточились на попытках вернуться в далёкое прошлое, чтобы если и не разгадать тайну её источника, то, по крайней мере, попытаться как-то призвать сюда ко мне.

Стало понемногу смеркаться, от этого в воздухе начала появляться приятная прохлада, но, смешанная с гарью, она почему-то гораздо больше резала глаза и заставляла продолжительно откашливаться. Хотелось есть, в чём не было ничего удивительного, учитывая, что даже два жалких банана тут же из меня вышли, а ничего больше, кроме нескольких глотков воды, я сегодня во рту и не держал. Да и, конечно, нестерпимо хотелось пить — я даже вспомнил вычитанный в каком-то детективном романе сюжет о том, как человек дышал в пакет и получал через какой-то промежуток времени глоток или около того воды. И с удовольствием попробовал бы этот способ, но с собой у меня ничего не было. В четырёх просторных карманах шорт лежал только один большой носовой платок, который уже давно стал насквозь мокрым от солёного пота. Им, ужасно пахнущим и с изображением, словно издевающейся, улыбчивой рожи, я периодически обтирал руки и лоб ещё с начала своего путешествия.