Он не отвечал, но по прекратившимся рыданиям Вика поняла, что он слушает ее.

— Ты согласен со мной? — спросила она, заглядывая сбоку в лицо Крониду, которое он усиленно прятал руками. — Ответь мне: ты согласен вернуться к людям?

Кронид приподнял голову и промолвил:

— Сейчас я не имею права уходить из этих мест.

— А кто тебе может запретить?

— Никто. Но есть долг перед умершими. Я обязан молиться по безвинно убиенным, и здесь упокоен мой друг Оками. В его смерти я виновен, — ответил Кронид.

— Сколько времени займет твоя панихида? — подумав, спросила Вика. Она твердо решила для себя забрать Кронида.

— Это не панихида. Это необходимость, чтобы люди прошли к Орию, иначе здесь будут жить болезнь и скверна.

— Кронид, кончай эти глупости! — наморщила лицо Вика. — Ты взрослый и умный человек, отлично разбираешься во многих вещах, зачем тебе забивать голову пустяками?

С минуту он не откликался, а когда повернул к ней голову, Вика ужаснулась. Его лицо изуродовал гнев, перемешанный с болью, как снег с грязью.

— Пустяки? Ты сказала, пустяки? Только что ты рассказала мне страшные вещи. Души этих людей витают здесь, им зябко и одиноко, а ты говоришь — пустяки!

— Завел панихиду! Да кому какое дело до того, что было и быльем поросло? Слава Богу, заразу не подхватил.

— Как же может человек без боли и ужаса говорить о безвинно убиенных? Как можно поминать имя Бога, не убоявшись?

— Да успокойся ты! — храбрилась она, хотя лицо Кронида внушало подлинный страх. — Успокойся. Я люблю тебя, глупого, ради тебя я здесь.

— Что ты знаешь об этом? — Теперь горечь сковала его лицо. — Любовь — это дух, но не оружие. Вооружаясь, человек ожесточается и попирает святость, разбивает зеркало души своей. Я не вижу тебя, уходи, — выдохся Кронид. — Мне надо побыть одному.

— Так ты идешь со мной или нет? — поднялась Вика.

— Нет, — твердо ответил Кронид.

— Придурок, — покрутила она пальцем у виска. — Скажу Бехтеренко, пусть ментов за тобой пришлет.

Взяла перчатки и вышла, хлопнув дверью.

— Импотент чертов, — донеслось снаружи.

Чисто рассчитавшись с законом, Сыроватов вознамерился отбыть на Камчатку, где, по слухам, начинали строить ветряную электростанцию и вообще там сулили райскую жизнь и не какую-то вшивую красную икру, а самый настоящий хлеб.

Его новый напарник Подгорецкий оказался сносным парнем. Вперед не забегал, на пятки не жал, почитал его за старшего и заглядывал в рот. Однако порой Сыроватову чудилось, что напарник вроде бы примеривается, какой зуб выбить первым.

Дорога на свободу пролегала опять через новую столицу, и Подгорецкий увязался следом.

— Ты, случайно, не того? — намекнул Сыроватов на голубизну. — Смотри, я не люблю этого. Головку сразу откручу.

— Что ты, брат? — бил себя в грудь Подгорецкий. — Ни-ни! Ты ж больного не оставишь? Я тебе пригожусь, оба сироты по жизни, друг за дружку будем держаться.

В новой столице вменялось получать паспорт, как в старые добрые времена. Дежурный по отделению милиции принял его бумаги и попросил обождать. Сыроватов воспринял милицейскую рутину спокойно, а Подгорецкий нетерпеливо заерзал.

— Чего ты? — повернулся к нему Иван. — Не бойсь, не обидят. Меня сам Новокшонов уверил.

— А где он сейчас? Тю-тю, — ответил напарник и прислушался, о чем говорил по телефону дежурный. Речь шла о Сыроватове. — Понял, да? Что-то не понравилось…

— Да ладно тебе, — окрысился Иван. — Я за собой греха не знаю, вчистую отмазан.

Как раз дежурный поманил к себе:

— Слушай, Сыроватов, топай в министерство, тут вот за углом, там тебя видеть хотят.

— Гражданин начальник, — плаксиво скривил губы Сыроватов. — Я же вчистую.

— Товарищ я тебе уже. Понял? Вежливо просили тебя показаться. Пропуск заказан. Было бы за что, спрашивать не стали бы, — ответил дежурный и забыл о существовании Сыроватова.

— Ничего себе уха, — озадачился он на улице. — Кому это опять понадобился грейдерист Ваня Сыроватов?

— Может, ноги сделаем? — предложил Подгорецкий.

— Спасибо, — тоном, каким говорят «нет», ответил Иван. — Однажды согласился на свою голову. Пошли, что ль?

— Давай так сделаем, — не спешил напарник. — Ты иди в это министерство, а я пока в гостинице устроюсь.

— Дело, — согласился Иван. — Бутылочку прикупи. С дороги за хорошее или плохое выпить повод будет.

В министерстве его ждали и проводили не куда-нибудь, а к самому министру Бехтеренко Святославу Павловичу, а тот даже навстречу ему поднялся, чем напрочь удивил Сыроватова.

— Здравствуй, Иван Алексеевич, садись, поговорим маленько. Все равно сегодня ехать некуда, поезд ушел на Хатангу, а гостиницу тебе с напарником заказали.

Вот так так… Едва с грейдера слез, большим людям понадобился.

— Ты один из немногих, кто знавал в лицо Пармена и отрока его Кронида, — начал Бехтеренко.

— Так то когда было? — приуныл Сыроватов. До того ему не хотелось говорить на эту тему: постыдное висение в воздухе, арест, пять лет подневольного труда, казацкие кулаки — все огорчения последних лет напрямую связаны с этими именами. — Рассказывал я уже об товарищах этих…

— Было и было, — отечески успокоил Бехтеренко. — Только хочу просить тебя о помощи, а меня самого большие люди просили.

— Ну вот, — развел руками Сыроватов. — Началось…

— Не спеши, — нажал голосом Бехтеренко. — Поможешь, прямо на Камчатку самолетом улетишь.

— А билетик за месячную получку?

— Бесплатно, — отсек купе поезда Бехтеренко. — И давай к делу. Кронид живет мирно за Ульдыкским перевалом и ни в какую не хочет возвращаться в город. Наведайся к нему, скажи, Луцевич и Судских просят вернуться. И только-то. А я тебе опытного напарника дам в провожатые.

— Есть напарник, — буркнул Иван, — и дорогу знаю.

— Подгорецкий, что ль? — прищурился Бехтеренко.

— А чем он плох?

— Я этого не сказал. Ты бы лучше отшил его, не компания тебе Подгорецкий.

— Нет, вы уж скажите, чем он вам не приглянулся? — настаивал Сыроватов. — Не плох, а компанию не води.

— Вернешься, расскажу. Лады? До перевала доставим, а дальше ножками. Сам понимаешь, с бензином напряженка.

В гостинице он рассказал Подгорецкому, который сгорал от нетерпения, о просьбе министра, заведомо зная, что напарнику лишние хождения не понравятся.

— А чего не сходить? — услышал он, к своему удивлению. — Ваня, оленем — хорошо, поездом — хорошо, а самолетом лучше! Большим людям надо помогать, в зачет идет.

— И ты согласен топать по слякоти?

— За милую душу! — подтвердил Подгорецкий.

— А министр на тебя что-то имеет, — решил проверить напарника Сыроватов. Ехидинка высунулась.

— Не понял? — сделал удивленный вид Подгорецкий. — Чем это я насолил власти? Расскажи уж, брат…

— Пока нечего. По возвращении, сказал.

— А, знаю, — будто потерял интерес к этому Подгорецкий. — Припрятан я кое-какие цацки, вот он и трясти меня собрался. Не тужи, брат Ваня, а за наводку спасибо, — похлопал его по спине Подгорецкий. — Сочтемся.

«Мерси, — подумал Иван. — Раз этот балбес согласен идти, мне сам Бог велел».

Тому и быть, что начертано.

От Ульдыкского перевала тропа уходила вниз в долину. Вполне утоптанная, она говорила о том, что упорные ноги находили ее не единожды, и вела тропа точь-в-точь по указанному маршруту.

— А скажи мне, Ваня, зачем этот пацан понадобился большим людям? — в очередной раз надоедал Подгорецкий.

— А я знаю? При нынешней власти вообще никто никому не нужен, а тут — нате вам — попросите мальчишку вернуться, — старался ничего не выбалтывать Сыроватов.

— Не скажи, — держал тему Подгорецкий. — Я вот слышал от братвы, будто книги у него какие-то. Ценные…

— Ты чего? Кому сегодня книги нужны? — оттянул капюшон на голове Сыроватов, чтобы высказать накопившуюся горечь. — Где ты книги видел в последний раз? Этот Цыглеев только компьютеры признает, и вся шайка его, молодых да ранних, ничего другого знать не желает, кроме экрана. Я, дурак, в младости книжек не читал, а сейчас за томик Пушкина тысячу золотников отдам. Так нету, все на дискеты загнали. А что хорошего? Пялишься в дурацкий экран, а он холодный, смака нет. Компьютеризация, мать ее… — сплюнул Сыроватов и вытер ладонью рот.