— Предупредил бы…

— Собирался. В семь утра. А мне Святослав Павловлович сказал, что УСИ с шести утра берет реванш. И как теперь доказать причастность многих випов к мятежу? Крупную ты рыбу спугнул, Игорь Петрович, — выговаривал Воливач. — Сына, как понимаю, не нашел?

— Нет, Виктор Вилорович, — вздохнул Судских.

— Вот тебе первая незадача. А что теперь делать с захваченными боевичками? Их на месте надо было стрелять!

— Почему же стрелять?

— Потому что на бой можно списывать потери, а пленных судят и кормить надо. В общем, докладывай президенту, послушай его мнение.

Судских так и поступил.

— Всех боевиков, — сдержанно ответил президент, — передайте Воливачу. И занимайтесь лучше, Игорь Петрович книгами.

Да, еще раз отметил Судских, президент далеко не простой сапог. Испортил Судских многоходовую, тщательно разработанную операцию. Только теперь до Судских дошел ее хитрый смысл: одним махом президент расправляется с оппозицией, отстреливает всех боевиков, в доме восстанавливаются чистота и порядок. А победителей не судят.

«Две тысячи молодых русских парней!» — дошел до него ужасный смысл несостоявшейся операции. Две тысячи семей, красивых детишек, рабочих рук, в конце концов! Таких Нужных России… Пиррова победа. «Нет, — зло подумал Судских, — очень я своевременно вмешался! Я — судный ангел! И пусть мне эти спасенные из дьявольской мясорубки не скажут спасибо, наказ Всевышнего я исполняю правильно».

По самым скромным выводам, Судских попадал в опалу, разрушив походя серьезный план, участником которого не являлся. Было все же обидно и пусто — его намеренно устраняют от таких дел.

Ничего не сказав Звереву, Судских вышел из особняка и, удалившись шагов на тридцать, разгуливал по газону. Сначала бесцельно, потом пытаясь найти некий смысл в аляповатом сооружении, где спрессовались тщеславие, деньги, безвкусица и надежность. Вот именно: крепость была крепостью. Хозяин строил ее без оглядки на условности. Как хочу, так и ворочу. В этом крылся смысл. Свобода в смешении стилей, равенство между старым и новым, братство и прочность конструкции.

«А если я не прав, во всем пытаясь утвердить классические формы, которые изжили себя? — усомнился Судских. Возможно, никому уже не нужны классические каноны морали и ничего полезного для потомков не найти в древних книгах?..»

— Игорь Петрович, — прервал его одиночество Зверев, — вас срочно по мобильному просят.

Судских взял мобильник.

— Папа, это я, — услышал он голос сына.

— Севка, родной мой, ты где?

— Мне сказали, в Люксембурге.

— Как ты попал туда?

— Не знаю, — вяло отвечал Всеволод. — Вроде спал. Чувствую себя нормально. Тут хорошо, папа. Приезжай.

Судских не успел собраться с мыслями, ошарашенный новой метаморфозой с сыном, как другой голос сказал:

— Игорь Петрович, мы все еще ждем. Кажется, вам первому надоедят кавалерийские атаки…

Связь окончилась. Щемило сердце. С сыном очень плохо, и никакие размышления о выборе правильного решения не могли сейчас убрать из сердца боль отторженной кровинки.

Минули сутки, банкиров и всех виповских, арестованных накануне, выпустили с извинениями. Намечался скандал, и, опережая его, обиженных пригласили в Кремль. Принеся им извинения за поспешность органов, президент собрался уходить.

— Как? И это все? — зашумели банкиры и важные персоны. — Как можно?

— А что надо еще? — спросил президент, оборачиваясь через плечо. — Не понял…

— Вы обязаны оградить нас от этой разнузданной опричнины! — взвился от возмущения с остроносого лица голос Горбулиса, патентованного, клейма негде ставить, мерзавца.

— Тогда по порядку, — согласился президент, вернулся к столу и взял первую папку из рук помощника. — Все подвиги господина Горбулиса запротоколированы и занесены в дело по порядку. Девяносто первый год: хищение драгоценных камней из Алмазного фонда — шестьсот тысяч долларов убытка. Девяносто второй год: участие в афере с фальшивыми авизо — пять миллиардов рублей… Или вам сразу переводить в твердую валюту? — осведомился президент.

Горбулис длинного носа не поднял, запах дерьмеца был вполне осязаем.

— Тогда продолжим, — сказал президент.

Ватага великовозрастных арапчат смолкла: двое охранников внесли в зал приема внушительные стопы одинаковых черных папок, разложили на столе.

— Готовы слушать? — спросил президент, оглядев присутствующих приунывших виповцев.

— Мы в Георгиевском зале, господин президент, — подал голос Гуртовой поспешно. — Здесь слава России, а не отделение жандармской охранки.

— Значит, не читать, — удовлетворенно произнес президент, — другие мнения есть?

Отмолчались виповцы, папок хватало на всех.

— Тогда попрошу не раздувать скандала в средствах массовой информации. Придумайте сами что-нибудь. Скажите, что проводились штабные учения, а вы согласились помочь стране, а потом все были приглашены в Георгиевский зал за наградами. Поговорили, кроме прочего, о бедственном положении России, и присутствующие согласились внести в казну для детей-сирот десять миллиардов рублей новыми…

— Новыми? — ахнул жадный Гайдар. Издевки президента уже не брали во внимание — свои надо выкладывать, вот трагедия!

— Можно для удобства в твердую валюту перевести, — невозмутимо предложил глава страны. — Не будем торговаться, господин Гайдар, как верно подметил ваш товарищ по бездарным делишкам, мы в Георгиевском зале, — отвесил поклон президент и вышел. Помощники, ко всеобщему облегчению, унесли стопы черных папок. Представление окончилось.

Понимали виповцы хорошо: сегодня президент содрал с них хорошую откупную, завтра пижам в полосочку не избежать. Проглядели они шутника, серьезный оказался, и вообще его победы на выборах никто не ожидал. Какое наглое хулиганство!

Или победа президента была запланирована другой силой и в другой игре?

Какие там игры… Заигрались в поддавки.

«А эта встреча — не сознательно ли она планировалась? — размышлял Судских. — Лучше не придумаешь: залез без долгих угрызений совести в карманы к воришкам, забрал сколько надо на первый случай и предупредил: в милицию не ходить, орать: «Караул, грабят!» — не поможет, когда надо будет вывернуть вам карманы, позову. Спасибо за внимание».

День у Судских оказался чересчур насыщенным, только в седьмом часу вечера он засобирался домой. Находил дела самые неотложные, и все же к семи часам они кончились.

«Поеду», — вздохнул Судских.

Зазвонил городской телефон, и Судских взял трубку с облегчением. Глядишь, какая-то зацепка…

— Игорь Петрович, здравствуйте, это Люба.

Легкое удивление: ей он телефонов не давал.

— А у меня определитель. Я ждала, как вы обещали, рискнула позвонить. Это опрометчиво с моей стороны?

— Как вам сказать… — подыскивал повод выпутаться из щекотливого положения Судских. За язык никто не тянул. — День, Любаша, выдался дурацкий.

— Я вас понимаю, — участливо отвечала она. — Отложим встречу до лучших времен?

«Семь бед — один ответ», — решился он и сказал:

— Если вы простите мою оплошность, готов понести наказание.

— Что вы! — обрадовалась она. — Жду!

Она продиктовала адрес, и Судских спустился к машине. Взял водителя, охрану, намереваясь задержаться часа на три и уехать потом домой.

Его новая знакомая жила на проспекте Мира в одном из старых респектабельных домов и занимала двухкомнатную квартиру, просторную и вместе с тем уютную. Мужского присутствия не ощущалось, не было и следа альковного пристрастия. Высокие потолки, картины, копии, но мастерские, мебель без определенного стиля, однако собрана в одном месте гармонично. Одна комната — кабинет, другая — гостиная. Где спальня — не определить.

— Мне эта квартира от родителей досталась, — пояснила она. — Папа украинец, мама русская, десять лет назад уехали в Киев, когда папа ушел на пенсию.

— Он был важной персоной? Виповец? — спрашивал Судских мимоходом, разглядывая книжные стеллажи в просторном холле.