Труханов отключил связь, нервно выковырнул из телефона симкарту и сломал её. Немного успокоившись, он молча вернул телефон Алексею.

— Что всё так сложно? — спросил Алексей.

— В нашем случае лучше перебдить, чем не до бдить, — озабоченно ответил Евгений. — А тебе самому не показалось странным, что это дело спихнули нам с тобой — таким, у которых нет и не может быть семьи?

Зеленин посмотрел на Труханова круглыми глазами кота Шрека.

Полковник Москвин выслушал Евгения внимательно и посоветовал Труханову все материалы дела срочно привести в надлежащий порядок и передать их в ФСБ для ознакомления. Если там не проявят к ним интерес, то это, начавшее попахивать тухлинкой, дело можно будет передать в прокуратуру.

— У таких дел большой срок секретности, — посетовал Москвин, имея в виду дело физика Лапшина. — И вряд ли у тебя будет к нему доступ. А свою работу ты выполнил.

— Есть привести в порядок и передать, — козырнул Труханов, в очередной раз упёршись лбом в стену своих, ограниченных служебными рамками, возможностей.

В тишине кабинета, сейчас как никогда соответствовавшей душевной потребности, Труханов подшил в дело Темникова последнюю страницу.

За вечерним окном заканчивался на редкость студёный январь. До весны оставалось не многим меньше двух месяцев.

Труханов закрыл папку N и отложил её в сторону. Ему захотелось сделать на этой папке надпись: «Соло человеческой слабости — концерт для нервов с оркестром. Автор неизвестен».

Жаль, что этого не одобрит ни ФСБ ни Прокуратура. Вот такие они сосем не лирические органы!

Он без сожаления посмотрел на распухшую папку и отнёс её полковнику Москвину.

И будто гора свалилась у него с плеч. Но голова всё ещё была забита больной ватой. Евгений помассировал виски и сильно протёр ладонями лицо, словно пытаясь восстановиться в реальности.

В своем плохо расчищенном от снега дворе Труханов с трудом припарковал машину. Избаловавшая жильцов своей добросовестной работой, Инесса Павловна вышла на пенсию. А нового дворника ещё никто в глаза не видел.

— Только бы ничего непредвиденного сегодня не случилось! — подходя к подъезду, подумал Евгений и сглазил сам себя.

Неожиданно он попал под снежный обстрел. Один снежок угодил ему прямо в больное ухо. Колючий холод и боль пронзили до самых пяток. Кидавшие друг в друга снежки ребята были далеко от Евгения, но очень странно ухитрялись попадать и в него.

В сердцах Евгений схватил одного мальчишку за шиворот.

— А чего я — то? — завопил пацан, вырываясь.

Обстрел продолжался.

— Вот кровососы растут! — поспешил к подъезду Евгений.

Ему самому в детстве тоже посчастливилось не раз попадать снежками во взрослых. Но тогда все озорники сразу пускались наутёк. А этим сейчас, похоже, доставляет удовольствие доставать взрослых. Толи дети звереют, толи мы взрослые мельчаем? Продолжая рассуждать на заданную тему, Евгений уворачивался от обстрела.

Подходя к подъезду, Труханов машинально взглянул на крайние окна седьмого этажа. В голодные девяностые из них в прохожих не редко летели сырые яйца. Это резвились детишки одного крутого папаши. Говорят, что они потом переехали куда — то на Рублёвку. И слава богу!

Ночью Труханов долго не мог заснуть. Он включил свет, глянул на часы и громко выругался:- Её, мое, уже третий час ночи! Скоро вставать! — У него сильно болела голова.

— Что лучше: выпить «Пенталгин» или покурить? — пытался настроиться на сон Евгений, машинально прикуривая сигарету.

— Лучшее средство от головной боли — таблетка аспирина на рюмку коньяка, — когда — то убеждал Труханова по телевизору доктор Медведев.

Во дворе у чьей — то машины сработала чуткая сигнализация.

— Это определённо знак! Придётся поверить доктору Медведеву.

Коньяк стоял на виду, а вот аспирин пришлось поискать. И ещё Евгений решил обойтись без тостов.

В последние дни в душе Тимура будто что — то умерло. Он ходил на работу, звонил дочери, готовил себе дома нехитрую еду, словно находясь в каком — то бреду.

Но сегодня дома ему стало совсем плохо. Он не находил себе места, мечась по комнатам диким зверем. Наверно Тимур так ни разу и не присел с того момента, как закрыл за собой дверь и остался один в этом бесконечно чужом мире, хотя отчётливо понимал, что он давно был один.

— Вера умерла и её уже больше никогда не будет! — Тимур сполна осознал горький смысл этих слов. Случилась беда. И он это допустил и теперь ничего нельзя исправить!

К ночи он вспомнил, что за весь день не съел ни крошки. Он открыл холодильник и равнодушно посмотрел во внутрь. Там сиротливо белели три яйца. Он опять забыл сходить в магазин. Нет, он определённо не мог ни на чём сосредоточиться.

— Может выпить? Или напиться?

Дрожащей рукой Тимур не сумел удержать бутылку водки с отвинченной крышкой и уронил её на пол. Чуть крутанувшись, бутылка замерла. Помутневшим взглядом Тимур смотрел, как водка растекается по рассохшемуся, так и не заменённому им паркету.

Он переступил через пахучую лужу, сел на кухонный подоконник и долго смотрел куда — то во двор, уставившись в одну точку. Возможно, он продавил бы стекло, если бы у него вовремя сильно не заболел, упёршийся в холодное окно, лоб.

— Её убили. Убили Веру и мою веру в счастье!

В глазах у него потемнело и он заплакал. Крупные слёзы, срываясь с подбородка, капали в, начавшую было подсыхать, лужу на грязном полу.

— Как мне теперь жить без неё? — Тимур обхватил голову руками, силясь понять, что ему теперь следует делать!

На смену депрессии пришли злость и отчаяние! Страшные идеи роились в его голове, сменяя дна другую. Если бы это было в его силах, то он организовал бы Армагеддон!

Он не сомневался в том, что Веру убили. Это было ударом ниже пояса. И Тимур сломался.

— Во всём виноват этот мент — Труханов! Он просто раздавил Веру, как личность. Она и без того сильно переживала. Все они — менты сволочи! — Тимур заскрежетал зубами.

Его воспалённый мозг требовал отмщения, причём незамедлительно!

— Ты предпочитаешь? — спросил Тимура его мозг. — Активно предпочитаю! — проскрипел он зубами в ответ.

— О чём ты думаешь? Ведь это безумие! — Тимур побледнел, испугавшись собственных мыслей.

Он провёл рукой по лицу, пытаясь стереть чёрные мысли, и ощутил, что его пальцы стали могильно холодными. — Но прощать содеянное зло так же преступно, как и его творить!

Откуда взялась эта фраза в его голове, Тимур не знал. Но она словно гвоздем прочно вонзилась в его воспалённый мозг и не отпускала ни на минуту.

Тимур провёл беспокойную ночь. Телефон Труханова не отвечал. Может и к лучшему? Ведь Тимур не знал, что он скажет ему. Он просто бесконечно набирал ненавистный номер.

— Наверно проставляется гад! — негодовал он.

Тимур спустился по лестнице подъезда и вышел на улицу. Было совсем темно. Он понял, что сейчас у него совсем не осталось сил куда — либо идти и он уселся прямо на ступеньки.

— С каждой проблемой для начала надо переспать, — вспомнил он любимую поговорку Инны.

Но спать он не мог. Он думал и думал. И уже под утро знал, что Труханов не достоин жить! Эта мысль несколько развеселила его и он рассмеялся.

— Утром, — решил Тимур. — Я раздавлю его физически! Размажу по асфальту своей «Маздой», — вынес он свой приговор несносному оперу.

На утро небритый, голодный, с покрасневшими от слёз и бессонницы глазами, Тимур замерзал в своей машине с заглушенным двигателем и остывающей печкой, карауля ненавистного врага — мента Труханова. Ни спать, ни курить ему не хотелось.

Наконец он увидел Евгения, спешившего на работу. Перед глазами Тимура сверкнула молния. Минуты неуверенности и раздумий закончились. Пришло время действовать!

Холодное зимнее солнце временами выглядывало из — за белых облаков. Дома и деревья отбрасывали на снег длинные голубые тени. Стайка снегирей вспорхнула с невысокой рябины и, ничуть не пугаясь, прошмыгнула над головами многочисленных прохожих на другую сторону заснеженного сквера.